Лицом к лицу. О русской литературе второй половины XX – начала XXI века

И – почти мелочь, но мелочь существенная: две словесные карикатуры на поэта из шести здесь помещенных имеют коктебельское происхождение. Именно среди людей искусства, в разное время гостивших в Коктебеле, устойчивым было представление о Мандельштаме как о комической и нелепой фигуре, как о «посмешище всекоктебельском». Апофеозом стала сочиненная в Крыму (хотя и не в Коктебеле) летом 1917 года Константином Мочульским, Виктором Жирмунским и Сергеем Радловым (при участии самого Мандельштама) шуточная пьеса в стихах «Кофейня разбитых сердец», в которой поэт был выведен под именем дона Хозе делла Тиж Д’Аманда (перевод на французский немецкого Mandelstamm – «ствол миндаля»). В этой пьесе Тиж вступает с главной героиней Суламифью (ее прототипом была Саломея Андроникова) в такой характерный диалог:

Тиж

Мне дан желудок, что мне делать с ним,

Таким голодным и таким моим.

О радости турецкий кофе пить

Кого, скажите, мне просить?

Суламифь

Вы, верно, влюблены?

Тиж

Не сомневаюсь.

Я кофия упорно добиваюсь.

Я и цветок и я же здесь садовник…

Суламифь

Я напою вас, если вы любовник.

Тиж

Явлений грань кофейником разрушь.

Я пустоты всегда боялся.

Суламифь

Чушь.

Тиж

Кузнечиков в моем желудке хор.

Я чувство пустоты испытываю.

Суламифь

Вздор.

Ступайте-ка влюбиться,

Да повздыхать, да потомиться,

Тогда пожалуйте в кафе.

Тиж

(гордо)

Любовной лирики я никогда не знал.

В огнеупорной каменной строфе

О сердце не упоминал.

(подходит к кофейнику и величественно в него заглядывает)

Суламифь

Куда ты лезешь? Ишь какой проворный!

Проваливай.

Тиж

Ваш кофе слишком черный!

(медленно удаляется, декламируя)

Маятник душ – строг

Качается глух, прям,

Если б любить мог…

Суламифь

Кофе тогда дам[204].

В больших компаниях с текучим составом подобное иногда случается: какого-нибудь человека превращают в мишень для постоянных насмешек («мы прозвали его M-elle Зизи»), и потом ему уже очень редко удается сменить навязанное амплуа.

Как бы то ни было, образ ни одного большого русского поэта первой половины XX столетия не подвергался такому сильному и массированному окарикатуриванию, как образ Мандельштама. Многие даже самые доброжелательные современники не удержались от шаржирования, иногда сосед ствующего с вполне искренней апологией. «Знаете, какие польются рассказы: “хохолок… маленького роста… суетливый… скандалист…”» – еще в 1956 году прозорливо делилась опасениями с Эммой Герштейн Анна Ахматова[205]. «Она имела в виду издавна бытующие в литературной среде анекдоты о Мандельштаме», – поясняет эту реплику Герштейн[206].

Но почему в литературной среде активно процветали анекдоты именно о Мандельштаме? Что провоцировало их возникновение и распространение?

Одной из причин, безусловно, был антисемитизм, которым, к сожалению, оказались заражены многие даже самые лучшие люди эпохи. Можно вспомнить о десятилетиями стыдливо сокращаемой в публикациях характеристике Мандельштама из дневника Блока: «“жидочек” прячется, виден артист»[207]; или о мандельштамовском прозвище в кругу Михаила Кузмина – «Зинаидин жидок» (это прозвище указывало на осторожную протекцию, которую оказывала юному поэту З. Гиппиус)[208]; или, наконец, о простодушной записи из дневника молодой слушательницы семинара Михаила Лозинского Марии Рыжкиной: «Во вторник на переводе был Мандельштам. Он очень интересен по внутреннему содержанию, и лицо в свою очередь у него недюжинное, но к несчастью он едва ли не жид»[209]. Однако эта причина не была главной. Не только потому, что многие мемуаристы, шаржированно изображавшие Мандельштама не были антисемитами, но и потому, что, например, на еврея Бориса Пастернака современники и, особенно, современницы, как правило, смотрели совсем иначе, чем на Мандельштама.