Лицом к лицу. О русской литературе второй половины XX – начала XXI века

Из-за передержек и перекосов в мемуарах современников о Мандельштаме его вдова вообще отказывала многим из них в праве вспоминать о поэте. 14 апреля 1964 года она иронически констатировала в письме к Александру Гладкову:

Те, кто пишет об О. М., <…> хотят дать «в противоречиях» (Эренбург, Маковский, Миндлин и др.), но ориентируются при этом не на О. М., а на пошлейшие анекдоты, придуманные Волошиным (который решил из О. М. сделать нечто вроде смеси «высокого и низкого» глазами дамы из литературного салона, символиста и «дяди Мони с Бассейной»[220], да еще нового… (трудно объяснить – попробую еще раз): который пробовал сделать из О. М. «поэта» в своем понимании: это понимание, построенное на дешевых журналистских приемах – внешние противоречия. Зачем понадобилось Эренбургу, чтобы О. М. был хилый и малого роста? И рост выше среднего (я чуть выше плеча, но не до уха), и плечи широкие. А надо для эффекта, вроде «мал золотник, да дорог»… Хилый, а голос могуч… Красив или некрасив О. М.? Все педерасты[221] сообщили, что О. М. некрасив… А он вне этого понятия. Выразительное лицо, как у многих интеллигентов. (И очень изящен, когда одет не в… Москвошвей[222].) Маковский выдумал мать: простая еврейская торговка и гениальный сын. Вранье. Мать – пианистка, культурная женщина. (Родств<енница> Венгерова, не бог весть что, но не торговка.) У Миндлина О. М. эгоцентрик, которому Миндлин дарит свои представления об искусстве: «Творчество – это так красиво… Это такая радость…» Тоже нашел пошляка и гедониста… О. М. был не по плечу современникам[223]: свободный человек свободной мысли в наш трудный век. Они и старались подвести его под свои заранее готовые понятия о «поэте». Нельзя забывать, кто были его современники и что они наделали.

Довольно хорошо рассказывает о нем (об О. М.) Аркадий (с одесским шиком) и переводчик всяких калмыцко-киргизских эпосов – я забыла его фамилию. Такой умный человек, толстый, что-то о войне писал стихи, был в чинах… Только они никогда не соберутся написать[224].

Так зачем же все-таки читать все доступные свидетельства современников о поэте?

Попробую перечислить главные резоны.

Начать можно с того, что свои впечатления о встречах с Мандельштамом письменно зафиксировали и те мандельштамовские знакомцы, которые были ему вполне «по плечу» (в частности, Анна Ахматова, Александр Блок, Михаил Кузмин, Владислав Ходасевич, Марина Цветаева), и те, кто как минимум не старался «подвести его под свои заранее готовые понятия о “поэте”» (Эмма Герштейн, Лидия Гинзбург, Сергий Каблуков, Борис Кузин, Бенедикт Лившиц, Владимир Пяст, Сергей Рудаков, Наталья Штемпель и многие другие). Между прочим, первый из двух потенциальных мемуаристов, вскользь упомянутых вдовой поэта в письме к Гладкову, Аркадий Штейнберг, к сожалению, так и не собрался написать о нем воспоминания, зато второй, Семен Липкин («переводчик всяких калмыцко-киргизских эпосов»), это сделал.