Лицом к лицу. О русской литературе второй половины XX – начала XXI века

…в Париже умер Гершуни, и эсерами было устроено собрание, посвященное его памяти. Мандельштам выразил живейшее желание со мной туда пойти, но думаю, что политика была здесь ни при чем: привлекали его, конечно, личность и судьба Гершуни. Главным оратором на собрании был Б. В. Савинков. Как только он начал говорить, Мандельштам весь встрепенулся, поднялся со своего места и всю речь прослушал, стоя в проходе. Слушал он ее в каком-то трансе, с полуоткрытым ртом и полузакрытыми глазами, откинувшись всем телом назад, так что я даже боялся, как бы он не упал. Должен признаться, что вид у него был довольно комический. Помню, как сидевшие с другой стороны прохода А. О. Фондаминская и Л. С. Гавронская, несмотря на всю серьезность момента, не могли удержаться от смеха, глядя на Мандельштама[215].

А вот описание Семеном Липкиным одного из эпизодов на вечере Мандельштама весной 1934 года:

…был устроен в Политехническом музее вечер Мандельштама. <…> Вступительное слово произнес Борис Эйхенбаум. <…> Признаюсь со стыдом, я плохо слушал маститого докладчика, <…> как вдруг откуда-то сбоку выбежал на подмостки Мандельштам, худой, невысокий (на самом деле он был хорошего среднего роста, но на подмостках показался невысоким), крикнул в зал: «Маяковский – точильный камень русской поэзии!» – и нервно, неровно побежал вспять, за кулисы. Потом выяснилось, что ему показалось, будто Эйхенбаум недостаточно почтительно отозвался о Маяковском (этого не было, Мандельштам ослышался). Не все в зале поняли, что на подмостки выбежал герой вечера[216].

Позволю себе осторожно предложить здесь объяснение того странного, на первый взгляд, обстоятельства, что на впечатления большинства современников от Мандельштама не оказывал решительного воздействия его «поэтический гений», его стихи. Это обстоятельство изумляло, в частности, Ахматову:

Почему мемуаристы известного склада (Шацкий, Страховский, Миндлин, С. Маковский, Г. Иванов, Бен. Лившиц) так бережно и любовно собирают и хранят любые сплетни, вздор, главным образом обывательскую точку зрения на поэта, а не склоняют голову перед таким огромным и ни с чем не сравнимым событием, как явление поэта, первые же стихи которого поражают совершенством и ниоткуда не идут?[217]

В одной из бесед с Соломоном Волковым Иосиф Бродский полушутливо соотнес творчество каждого из четырех самых известных русских поэтов постсимволистов с определенным типом темперамента: «Цветаева – безусловно холерический автор. Пастернак – сангвиник. Осип Эмильевич – меланхолик. Ахматова – флегматична»[218]. Так вот, возможно, слишком большой зазор между холерическим темпераментом Мандельштама-человека и поэзией Мандельштама-меланхолика провоцировал современников или вовсе игнорировать мандельштамовские стихи, рассуждая о его личности, или прибегать к примитивному противопоставлению – смешной человек vs. боговдохновенный поэт. По второму пути одним из первых пошел в воспоминаниях о Мандельштаме Георгий Иванов («…характерное еврейское лицо – и удивительные глаза. Закроет глаза аптекарский ученик. Откроет – ангел»[219]), а вслед за ним и параллельно с ним – многие другие мемуаристы.

3