Любит или не любит? Об эротическом переносе, контрпереносе и злоупотреблениях в терапевтических отношениях

— приглядевшись, можно заметить множество маленьких действий, направленных на комфорт и приятные ощущения терапевта;

— демонстрируют верность и преданность как «младший» «старшему», проявляют послушание, принимают слова терапевта близко к сердцу;

— переживают о возможной потере отношений, из-за неверия в то, что за отношения с ними можно держаться; легко принимают на себя ответственность за поддержание и продолжение отношений, несмотря на заметный страх перед сближением.

Естественно, есть и другой паттерн: если ты вырос в поглощении, то будешь и сам пытаться кого-то подчинить своей воле, требовать или скрыто добиваться послушания. Просто это реже вызывает эйфорию у психолога.

Интерлюдия

Представьте, что герой «Аленького цветочка», «чудище вида звериного», был бы не в курсе жути, которую он нагоняет на людей (считал бы это просто аурой своего высокого статуса). Он пользуется случаем, чтобы познакомиться с подходящей для создания семьи девушкой без лишней траты нервов на поиски. Он ухаживает, заботится, ведет себя предупредительно, дает девушке привыкнуть к нему и наверняка считает себя молодцом и вполне прогрессивным Чудовищем.

В это же время купеческая дочь охвачена страхом, потому что не знает, что ее ждет: собирается ли чудище съесть ее, поработить или будет ставить на ней чудовищные опыты. Он для нее непредсказуем и непознаваем. Все, что она знает — это послушание, покорность воле старшего. Все, на что она может надеяться — что это будет не больно и не долго.

Милое поведение Чудища происходит от великодушия и щедрости. Милое поведение героини — от отчаяния, покорности судьбе и стремлении не ссориться с тем, от кого зависит ее жизнь; ей нужно быть милой, чтобы не быть съеденной. Их картины происходящего драматически не совпадают.

Снова, как в сюжете о Волшебнице Шалот, мы видим две истории, которые соприкасаются лишь краешками…

К счастью, в сказке Чудище Звериное знает о своей чудовищности, уважает купеческую дочь, хочет ее добровольной, а не принудительной верности и ценит ее свободу выбора. Поэтому сказка заканчивается хорошо.

Я, помню, обесценивала свое влияние на клиентов: ну, мы всё ж взрослые люди, говорила себе я. Это всего лишь «маленькая я», людям не так уж трудно не воспринимать меня всерьез, если им не нравятся мои слова или действия.

Я задумалась об этом как следует лишь после того, как мой собственный терапевт прекратил со мной общение и заблокировал меня во всех соцсетях. У него были на это серьезные причины, он их достаточно понятно объяснил. «Тебе нужно привыкнуть жить так, как будто меня нет», — сказал он. Я уверена, что он сказал это искренне — так, как сам это воспринимал.

Первым неприятным открытием для меня стало то, что все вышло наоборот: вместо того, чтобы почувствовать, что терапевта больше нет в моей жизни, я почувствовала, что из жизни выбросили меня. Это было совершенно иррациональное ощущение, но невыносимое и не поддающееся логике.

Вторым открытием было то, как сильно это ранит. Как взрослый человек я уже переживала разрывы и дружеских, и любовных отношений. Бывало и такое, что меня блокировали в соцсетях — да, это было неприятно: иногда досадно, иногда стыдно — но ничего похожего на то, что мне пришлось пережить теперь. Никакие привычные доводы не приносили утешения — боль и стыд не желали проходить. Это очевидно был совсем другой опыт, не похожий ни на дружеские, ни на романтические истории — я в этих отношениях была гораздо менее прикрыта своей взрослостью. Я знаю, что часть меня до сих пор ждет восстановления отношений, хотя с тех пор прошло уже много лет.