Любопытство - не порок, но оно наказуемо (СИ)

- Чуть-чуть, - он не сдавался. Смеясь, Франц завалился набок. Я же с удовольствием притянул его к себе и нежно поцеловал в губы, мягко их коснувшись. Если я и позволял себе целовать Франи в губы, то только с запертым на «засов зубов» языком. Сладкие, мягкие губы - нежные, ласковые, податливые и доверчивые. Невозможно опошлить. Прикосновения к губам Франи стали для меня глотком чистой воды, живой и сверкающей.

- Люблю, - прошептав заветное заклятие, я, закрыл глаза, растворяясь в тепле Франи. Незабываемо, томно, волшебно.

- И я люблю, - тихо ответил возлюбленный, плотнее прижимаясь ко мне.

Проснулся от громкого чиха. Оказывается, мы задремали.

- Франи, если тебе так понравилась эта комната, то она будет твоей. Себе я постелю в соседней. А сейчас нам надо поужинать, поменять постельное белье и укладываться баиньки, – проверяя степень чистоты белья, я отогнул край покрывала. - Или оно чистое? – «Вроде чистое… Может не менять?» - блуждали беспокойные мысли.

- Нет!

- Ай, не кричи, - на меня смотрели два сердитых глаза. – Что «нет»? Есть не хочешь? Или ты сбил сон нашей незапланированной дрёмой?

- У нас будет общая комната!

- Франи, ты капризничаешь? – пытаюсь пошутить. Потому что спать в одной кровати мне не улыбалось. Я и так весь уже извелся.

- Не хочу спать один в незнакомом доме! Я не усну! Мне страшно! – он откровенно капризничал. Более того, вцепился в меня клещом и тряс за плечи со всей дури, то есть со всего ума.

- Хорошо, - иду на поводу капризного чудища, мысленно уже копая себе могилку. – А теперь пойдем хотя бы выпьем вечерний чай, а дальше нам еще придется готовить эту комнату ко сну.

Довольный Франц спрыгнул с кровати и, страшно топая по ступеням лестницы, унесся вниз. В темном помещении тут же раздался грохот. Допрыгался… Стемнело, а свет-то не включен.

Попрыгун нашелся недалеко от лестницы рядом с перевернутым стулом. Он, всхлипывая, сидел на полу и баюкал разбитую коленку. Щелкнул реле освещения.

- Где вавка? – подошёл к Франи и встал на колени.

- Вот… - жалобно протянув гласную, показал мне на колено. Склонился над обиженной ножкой и поцеловал место ушиба.

- Всё. Теперь скоро пройдет, - улыбнулся, смотря во влажные глаза. – Подымайся, - помог встать. Поднял рядом валяющийся стул и, поставив его на ножки, усадил за стол моего мальчика.

Посуда (основные предметы) в кухонных шкафчиках была. После ревизии нашлось все, что может пригодиться для приготовления и испития чая. Подогрел в микроволновке часть ужина. Франи от ужина отказался, а вот от конфет с чаем нет. Пришлось еду запаковывать назавтра и ставить в холодильник. К лучшему. Не будет завтра болеть голова о том, чем позавтракать, - философски заключил я.

Вторая часть «Марлезонского балета» была сложней: вымыть пол в спальне, пропылесосить гардины, повесить сорванную штору обратно, убрать чехлы, понять, что пол опять грязный и снова его помыть... Мы оба умотались за день, а эта уборка выжала последние силы. Упали в постель в полуобморочном состоянии. Но радовался я рано. Часа в три ночи меня разбудили стоны Вернера. Он метался в бреду, стонал и что-то говорил, однако то, что он говорил - разобрать было невозможно. Пришлось крепко его обнять и тихо нашёптывать успокаивающие слова – помогло. Пролежав с час, понял, что ни в одном глазу. Желудок свело судорогой – проснулся ночной жор. Мрак. Костяной рукой голод повел меня к холодильнику. Прощай курочка, я буду помнить тебя. Ты погибла за бравое дело. Хотел съесть одну ножку… не заметил, как смолотил всю курицу… Расстраиваться не стал, вспомнив поговорку, что у каждого дня свои заботы.

Разбудило нас солнце. Вставать не хотелось. Теплое тело распласталось на мне, лишая воли. Мы проснулись почти одновременно, и оба не хотели шевелиться. Но природа взяла свое, подгоняя нас в сантехнические дали. Хорошо эти «дали» были и на втором этаже.

Вся неделя прошла в заботах. Уборка, мелкий ремонт – мы все делали своими руками и сообща. Приходилось много чего докупать. Мы ездили в Зальцбург, записались там на курсы языка. Облазили всю округу. Нашли парочку уютных местных магазинчиков, кафешек.

Спустя еще какое-то время я купил подержанную лодку с мотором, и мы часто рыбачили. Или просто катались, пересекая водную гладь, чтобы добраться до небольшого уютного луга, облюбованного нами под пикник.

Но однажды Франц пришел домой с подбитым глазом. Он воинственно шмыгал и облизывал ранку на губе. На руках заметил ссадины, а одежда «светила» следами от травы. С кем же это он валялся?

- Что случилось? – я отложил нож в сторону, вытер руки полотенцем и подвернул конфорку. Подумал, и выключил её совсем.

- Там парни обзываются, ну я их и повоспитывал, чтобы не наглели!

- Парни? – сразу в памяти «всплыл» мрачный, диковатый подросток, живущий по соседству. Он ни в какую не шел на контакт. Его, кажется, звали Карл. По крайней мере, к нему так обращались, я слышал. – И как они обзываются?

- Говорят, что я педик… что мы извращенцы… вот! Что значит педик?

- Э, - как же мне тебе объяснить-то? Вот засада. – Это когда парень любит другого парня.