Любовь и проклятие камня

Соджун улыбнулся, поклонился ей, принимая сверток, а потом поспешил к своему заждавшемуся жеребцу. На душе было тепло.

Он ехал по городу, вспоминал глаза Елень в ту страшную ночь, вспоминал ее слова, произнесенные на могиле мужа и детей, вспоминал тепло тонких пальцев в своей ладони и улыбался. Он был так погружен в свои мысли, что едва не обогнал паланкин с вельможей, но успел в последний момент придержать жеребца и пропустить рабов, несших господина. Быстро окинул взглядом рабов и сам паланкин и, убедившись, что тот не принадлежал отцу, выдохнул.

«А ведь встречу его»,— подумал капитан и тяжело вздохнул.

Ежедневно он ходил к родному дому, но «господин не желал никого видеть», и Соджун несолено хлебавши возвращался домой. Он не боялся пересудов, не боялся косых взглядов. Боялся, что отец сляжет, не перенеся позора — где это видано, чтобы сын из дома уходил? Но, положа руку на сердце, Соджун должен был признаться самому себе, что не жалел о содеянном, не жалел о принятом решении, не жалел ни о чем. Куда бы он ни уходил за эти пять дней, спешил вернуться, ведь дома его ждали.

В стражнице было шумно, но как только капитан появился на пороге, разговоры смолкли. Соджун скривился: говорили о нем. Он промолчал, лишь учтиво поклонился старшим соратникам. Син Мён хотел его отозвать, но капитан Юн остановил его:

— Он не сможет солгать, но и правды не скажет, не ссорьтесь с ним, начальник стражи.

И Син Мён не стал настаивать.

Соджун, ловя на себе осуждающие взгляды, был нем и спокоен, и это спокойствие напоминало умиротворение хищника, спящего у своей добычи, который был миролюбив, пока никто не покушался на его трофей. До тех пор, пока его не трогали. По непроницаемому лицу Соджуна что-либо прочитать было невозможно, а открывать душу он не торопился, и уж тем паче не спешил вдаваться в объяснения.

До Син Мёна дошли слухи о расторгнутой помолвке из-за прекрасной наложницы, которая когда-то была женой изменника, казненного еще осенью. Син Мён ее никогда не видел, но, глядя на подчиненного, которого знал, как хладнокровного и уравновешенного человека, обладающего очень трезвой головой, никак не верил, что дело в женщине, пусть даже и красивой. А теперь все закончилось — страшно вымолвить — уходом из дома. И люди говорили, что не министр выгнал сына, а тот, собрав своих рабов, подаренных ему принцем Суяном, да нехитрый скарб вдовца, ушел, поклонившись родителю. Начальник стражи знал министра финансов и легко мог поставить рядом с ним Соджуна — оба хладнокровные и спокойные, словно полноводная река. И потому не верилось, что причиной разлада была рабыня, жена изменника, наложница.

— Говорят, она околдовала его, — раздался шепоток рядом, и Син Мён, стоящий в тени на крыльце, скосил глаза. Солдаты сидели возле оружейной и осматривали копья. Один из них склонялся к двум другим и шептал:

— И глаза у нее не такие, как у обычного человека.

Приятели смотрели на него с ужасом и восторгом, и по их удивленным физиономиям было ясно: они верили каждому слову.

— А какие же? — выдохнул один из них.

Стражник наклонился еще ниже к ним.

— Кошачьи! — по слогам проговорил он.

Мужчины загомонили.

— Тихо вы! — шикнул на них товарищ. — Говорят, что они…

— Зеленые! — раздалось громко у них над головами.

Мужчины повскакивали с мест, вытянулись, и вид у них был напуганный. Син Мён тоже был застигнут Соджуном врасплох. А тот мимо него спускался с крыльца и поправлял пояс, где висел в ножнах меч, и на солдат, как и на начальника стражи, не смотрел. Бесшумно и неспешно он спустился по ступенькам к сплетникам, взял у одного копье, взвесил на руке, чуть подбросив вверх, и только потом посмотрел на подчиненных.

— Черен плох, занозу можно поймать, — сказал он и протянул солдату, — отнесите мастеру — пусть остругает, как следует.

Солдат только взялся за черен, как Соджун дернул на себя копье. подчиненный, не устояв на ногах, налетел на капитана, испуганно вытаращил глаза и даже перестал дышать: глаза капитана были как само острие копья — не шелохнуться.

— Даже на ногах не держишься, — проворчал Соджун, — тренируйся больше, а не языком мели, как базарная торговка.

С этими словами он оттолкнул от себя солдата, и тот шлепнулся наземь, так и не выпустив черен копья, а Соджун пошел дальше, даже не посмотрев ни на подчиненных, ни на начальника.

Син Мён проводил его глазами и промолчал.

Гаыль вместе с Анпё ходила на рынок, а, вернувшись, рассказала, что город судачит о сыне министра финансов и его наложнице. Никто толком не видел этой самой наложницы, но одни ее описывали, как красавицу, другие — как ведьму, околдовавшую красавца-вдовца, но оба лагеря сошлись на одном: капитан является преступником, коль нарушил закон Конфуцианства о Сыновней почтительности, а значит должен предстать перед законом, если не хочет, чтоб от него отвернулись духи рода. Не дело менять дом родной на женщину!