Любовь и проклятие камня

Чжонку стоял, согнувшись пополам, отец его пожалел, но все равно было больно. Хванге смотрел на страдающего Чжонку, а в глазах была мука, будто он сам получил этот удар. Елень подвела юношу к покрывалу, на котором они расположились под деревом, а сама посмотрела на Соджуна. Тот умывался, склонившись над водой. Он от души плескался — по одежде расплывались темные разводы. Женщина подошла к лошади и отвязала длинный сверток, размотала его и вынула клинок из ножен: солнце заиграло на острие. Дети смотрели на нее со страхом. Елень им улыбнулась, отбросила ножны и, подойдя к вещам капитана, извлекла его меч, а потом с двумя обнаженными клинками направилась к Соджуну, который плюхался в воде, ничего не подозревая. Он повернулся, лишь услышав шаги.

Ему не нужно было ничего объяснять. Его не нужно было просить. Выпрямившись в полный рост, он наблюдал за тем, с каким мастерством женщина крепит за пояс свой кинжал, чтоб было легко достать при необходимости. После того, как Елень вручила ему меч, а пальцы обняли знакомый черен, перед Соджуном уже не было прекрасной женщины. В пяти шагах от него держа меч, стоял противник, который двигался посолонь[3] тихо и неслышно, пытаясь зайти ему за спину таким образом, чтоб капитан был ослеплен солнцем.

«Пусть так и будет, она слабее меня, и я успею…»,— подумал было он, но додумать ему не дали.

Казалось, что в глаза сыпанули солнца, пришлось на мгновение смежить веки. Для Елень этого мгновения хватило, чтоб достать его клинком, но капитан успел подставить меч под удар: раздался страшный скрежет стали о сталь. Соджун был тяжелее женщины, ему удалось откинуть ее от себя, но в то же мгновение пришлось прикрывать бок, однако клинок вжикнул по шелку — ткань распалась, обнажая незащищенную кожу. Дети ахнули и вскочили со своих мест.

Елень была легче Соджуна. Она прыгала, с кошачьей ловкостью изгибалась, уходя от меча противника. Соджун был сильнее и тяжелее, но уступал в сноровке. Он не успел опомниться, как в левой руке Елень оказался кинжал, которым она орудовала мастерски. Волей-неволей, а вспомнил капитан, как выглядела она, когда он застал ее с серпом в одной руке, с мечом — в другой. Она словно нашинковала тогда тех солдат, которые убивали ее семью. Для нее все они были врагами.

«А ведь не приведи Небо увидеть ее такой!»,— и волосы шевельнулись на затылке от этой мысли.

— А ну не поддаваться! — зашипела Елень, вспыхнув злостью, и капитан сильнее сжал рукоять.

Сталь звенела, не уступая чужому клинку ни в силе, ни в ловкости. Елень еще раз достала Соджуна и разозлилась не на шутку. Ударила со всей силы мечом наискосок, крестовина сцепилась с крестовиной.

— Думаешь, они жалеть станут? — прошипела она зло, глядя в глаза капитана. — Думаешь, они остановятся? Бейся как подобает воину!

Мужчина откинул ее от себя. Елень легко отскочила и остановилась в нескольких метрах, буравя тяжелым взглядом прекрасных зеленых глаз. Он мог сказать, что защитит. Он мог сказать, что не допустит. Мог. Но не говорил. Он не смог защитить ее от своего отца. Он до сих пор помнит, как отливала синим белоснежная кожа. Помнит, как лечил рубцы и синяки. Он знает, где остались шрамы. Помнит их наощупь. Соджун мог многое сказать, но сейчас просто вытащил из-за пояса клинок и, прокрутив оба клинка, встал наизготовку.

— Нападай, — просто сказал он, а голос был сухим и обреченным.

Они рубились так, что дети в страхе не могли ни глаз от них оторвать, ни слова вымолвить. Сталь то звенела о сталь, то со свистом резала вкусный речной воздух. Под ногами скрипела галька. Дыхание было прерывистым и острым. Елень стала осторожной, Соджун — напористым. Он легко уходил от обоих клинков, встречая их острием кинжала или меча. Капитан сразу понял, что ему не удастся ее поймать ни на одну хитрость: Елень мгновенно распознавала его замысел и ухмылялась. Но и он не поддавался на ее провокации. Они кружили на тонкой полосе берега, и ни один не уступал другому в мастерстве. Соджуну даже показалось, что Елень будто только этого боя и ждала. Ждала и готовилась к нему. Она больше не просила не поддаваться, не просила нападать. Знала: обороняться он будет как подобает, а напасть сам не сможет.

И неизвестно, сколько бы еще продолжался этот бой, но тут случилось непредвиденное. Меч капитана раскроил воздух, со свистом несясь к плечу Елень, она почти поймала клинок крестовиной кинжала, но тут с берега раздался душераздирающий вопль Сонъи:

— Мама!

И у Елень дрогнули глаза. И рука, держащая кинжал, не выдержала натиск меча. Капитан не успел сдержать силу летящего к плечу острия. Вжикнула сталь по шелку — по рукаву обильно побежала кровь. Соджун выронил оба клинка и бросился к Елень, у которой вмиг побелели губы, а колени, казалось, растаяли, утратив былую крепость. Женщина вцепилась рукой в порезанное плечо, из-под пальцев струилась кровь, светлый рукав бурел прямо на глазах.

— Елень! — только и выдохнул капитан. Она сидела, закусив губу, и молчала.