Любовь и так далее

Что сказала Джиллиан, когда я пришел к ним на ужин? «Оливер, ты вечно все путаешь». И это – о человеке, которого она знает вдоль и поперек. Он считает, что истина – буржуазный предрассудок. Он считает, что ложь романтична. Пора бы уже повзрослеть, Оливер.

ТЕРРИ: Он так и не показал вам фото? Может, ему повестку прислать?

СТЮАРТ: Для справки: это Терри. Мы с Терри были женаты пять лет. Притерлись. Но что-то не срослось. Я ее не третировал, отнюдь. Не изменял. Как и она, спешу добавить. У нее была небольшая проблема с… предыдущим сожителем, но это и все. Мы притерлись. Но что-то не срослось.

ТЕРРИ: Понимаете, что меня бесило в Стюарте: его проклятая рассудительность. С виду приятный, нормальный парень. В принципе, так оно и есть, пока все хорошо. Порядочный, честный – до той поры, пока сам не перестает замечать, что поступает нечестно. Что еще? Не знаю, можно ли о нем сказать «типичный британец» – не хочу бросать тень на всю нацию. Но такого темнилу, в плане эмоций, я в жизни не встречала. Если попросить Стюарта рассказать о своих душевных потребностях, он посмотрит на тебя как на психа-ньюэйджевца. Спрашиваешь: каковы его ожидания от тех или иных отношений, и он строит такую рожу, будто ты грязно выругалась.

Слушайте. Есть доказательство. Фотография. Мне понадобилось немного денег. Стюарт говорит: возьми из лопатника пятьдесят баксов; беру – а оттуда выпадает фотка, я смотрю и спрашиваю: Стюарт, это кто? А он такой: «А, это Джиллиан». Первая жена. Ну хорошо, кто бы возражал, мы рады. В бумажнике, на втором или третьем году нашей семейной жизни, почему бы и нет? Я раньше ее снимков не видала, но с какой стати он мне должен их показывать?

– Стюарт, – спрашиваю, – ты ничего не хочешь мне рассказать?

– Нет, – говорит.

– Уверен? – спрашиваю.

– Нет, – говорит. – Ну, то есть это Джиллиан. – Берет у меня фотку и убирает в тот же кармашек.

Естественно, я тут же записала нас к семейному психологу.

Прием длился восемнадцать минут. Я объяснила, что в общем и целом моя проблема в семейной жизни сводится к тому, что Стюарт отказывается обсуждать наши проблемы. Стюарт говорит:

– Потому что у нас нет никаких проблем.

А я:

– Вот видите, в чем проблема?

Ходим вокруг да около. Потом я говорю:

– Покажи фото.

Стюарт заявляет:

– У меня его нет.

Я говорю:

– Как же так, ты его носил при себе со дня нашей свадьбы. – Это я от балды сказала, но он даже не возразил.

– А сегодня не взял.

Поворачиваюсь к психологу, а это (а) женщина, (б) самая далекая от психоза личность на всем свете и (в) специалистка, знающая, как помочь Стюарту хоть немного раскрыться, и я ей объясняю:

– Мой муж носит в бумажнике снимок первой жены. Цветной, немного смазанный, сделанный сверху, в необычном ракурсе – видимо, длиннофокусным объективом; изображает его жену – бывшую жену, перепуганную, с окровавленным лицом – видимо, избитую, с младенцем на руках; честно сказать, похожа на беженку из зоны вооруженного конфликта, но нет, это его бывшая: вроде кричит, на лице кровь, вот. И он это изображение носит при себе. Каждый день нашей семейной жизни.

Повисла долгая пауза. Наконец доктор Харрис, которая хранила полный нейтралитет и непредвзятость все шестнадцать минут, подает голос:

– Стюарт, у вас нет желания об этом поговорить?

И Стюарт, весь зажатый, как задница, отвечает:

– Нет, такого желания у меня нет. – Встает и выходит.

– Ну, – спрашиваю, – что вы на это скажете?

Психолог отвечает, что правилами приема диктуется присутствие обоих партнеров – только в этом случае она имеет право высказывать какие-либо комментарии и предложения. Но мне-то требовалось всего лишь мнение, мать твою, просто мнение, но я даже этого не получила.

Делать нечего, ухожу и ничуть не удивляюсь, что Стюарт ждет меня в машине, отвозит домой, и всю дорогу мы разговариваем о ресторанных делах. Как будто он совсем не обиделся – а он вроде не обиделся. Просто хотел поскорее унести оттуда ноги.

Ближе к вечеру я сделала еще одну попытку.

– Стюарт, – спрашиваю, – это ты ее так?

Он отвечает:

– Нет.

Я ему верю. То есть, по-моему, проговорить это важно. Я целиком и полностью ему верю. Просто я его не знаю. Кто там засел у него внутри? Если бы не эта загвоздка, любить его было бы одно удовольствие.

ОЛИВЕР: Вы помните миссис Дайер? Консьержка и цербер в доме пятьдесят пять, где я обретался, через дорогу от новобрачных Хьюзов (до чего же мне было ненавистно это множественное число). Перед домом росла зараженная какой-то паршой араукария, калитка скособочилась и тоже вроде как приболела. Я предложил подправить, но мне заявили, что калитке и так неплохо. Чего нельзя было сказать о moi[50]. Я совсем приуныл, и хозяйка меня пригрела. Страницы ее жизни уже покрылись бурыми пятнами, голова клонилась книзу, как увядающий подсолнух, а седые кудельки были залиты лаком до состояния фарфора. Я с нежностью разглядывал ее намечающуюся тонзуру, как отверстие, проделанное в корочке, чтобы пирог дышал.