Любовь к истории питая

В портретной картотеке дана краткая аннотация о человеке, указан художник, даты исполнения, размеры и местонахождение портрета.

— Сейчас у меня собрано более двадцати пяти тысяч портретов. Этой работе я отдал почти сорок лет жизни, — говорит Валентин Саввич. — У меня очень органично соприкоснулась любовь к русской генеалогии с любовью к русской иконографии. Но не путайте это слово с иконами. Иконография — область исторической науки, занимающаяся изучением всевозможных портретов, судьбой изображенных на них лиц. Вот тут вступает в дело историк. Иногда знаешь имя, фамилию человека, а дальше — тьма. Судьбы его не знаешь. А чтобы узнать ее, требуются многие годы. Это тяжелая исследовательская работа, работа «настоящего криминалиста».

В моей библиотеке есть достаточный подбор книг по генеалогии, без знания которой писать исторические романы просто невозможно. В России происхождение, родственные связи всегда играли важнейшую роль. Они зачастую определяли положение человека в обществе, политическое влияние на жизнь страны, продвижение по службе и еще многое другое. Почему бы не возобновить издание таких произведений? Между тем генеалогические сведения, литература по генеалогии очень трудно достаются. Это, пожалуй, самая редкая литература. У меня есть Полное собрание сочинений профессора Савелова в одном томе. Чрезвычайно редкое издание. Савелов был первым профессором-генеалогом в России, и специально для него ввели курс отечественной генеалогии в Московском университете в конце прошлого столетия.

И еще мне бы хотелось сказать о картотеке, которая в нашей стране уникальна. И не потому, что я ее автор, а потому, что этой отрасли у нас в стране совершенно не уделяют внимания. Я имею в виду некрополистику.

Согласитесь — захоронения сами по себе документ. Пожалуй, нигде нет более правдивых данных о человеке, нежели в надгробных надписях. Ну и опять же родственные связи. Хоронили всегда рядом, и потому историку, изучающему генеалогию, необходимо обращать внимание на то, где лежит, когда произошло захоронение, кто рядом… Я сам описал несколько кладбищ. И сделал это вовремя, ибо, к великому сожалению, и кладбища, как и памятники старины, варварски уничтожаются. Я успел описать немецкое кладбище в Риге, на месте которого сейчас проложили дорогу. В Лужском районе, на берегах Череменецкого озера, я описал заброшенное кладбище, найдя там родственников композитора Глинки — Шестаковых, о которых специалисты много знают, но вот года рождения и смерти не установили.

В Тарту я описал немецкое кладбище, заросшее в человеческий рост буйной крапивой, и нашел там захоронение очень интересного человека. В «Моонзунде» у меня показана гибель двух русских морских офицеров — братьев Унтербергеров, не пожелавших покинуть тонущий корабль. Описывая кладбище, я обнаружил могилу приамурского генерал-губернатора Унтербергера, автора знаменитой монографии о богатствах этого края и перспективах их освоения, а рядом — две символичные могилы его сыновей, погибших в море. Меня бросает в дрожь, когда я читаю в нашей прессе о вопиющих фактах постройки скверов и парков для отдыха на месте бывших захоронений. Я согласен полностью со словами Юрия Бондарева, выступавшего на XIX Всесоюзной партийной конференции, где он с болью и тревогой сказал, что наша печать сейчас разрушает, уничтожает, сваливает в отхожие ямы прожитое и прошлое, наши национальные святыни, жертвы народов в Отечественную войну, традиции культуры. Такая печать воздвигает уродливый памятник нашему недомыслию…

«Собрать рассеянное!» Не этому ли подчинено стремление писателя Валентина Пикуля. Но не скитаясь по дорогам, не занимаясь осмотром забытых архивов, хотя этим Валентин Саввич с удовольствием занимался бы, а «собирать рассеянное» прямо тут, в своем «горячем цехе».

— Мне как-то пришлось читать статью, сейчас трудно вспомнить какую, но содержание помню, — о воздействии на Льва Николаевича Толстого старинных, а точнее сказать, старых, тогда еще не было старинных, гравюр, которые отражали весь ужас наполеоновского похода на Россию. Я это великолепно понимаю, потому как тоже иду от иллюстративного материала. Я не был при штурме Измаила: просто беру и просматриваю те схемы, те карты, те гравюры, картины, которые изображают этот момент. А иногда я замечаю в уголке где-то сценку схватки. И вот она целиком ложится на прозу. Тут нечего и выдумывать. Тоже самое могу сказать и о портрете. Хорошо вижу, какое у дамы платье, какой веер… Рядом сидит собачка. Простите, но мне становится приятно, когда я узнаю из мемуаров, что собачку звали Жужу. Собаки тоже имеют право на свою историю.