Любовь по-санкюлотски

В первый раз за тысячелетнюю историю монархии короля Франции собирались судить как обыкновенного преступника.

Судебный процесс над королем начался 11 декабря 1792 года в зале Манежа, где заседало Национальное собрание[148]. Голосование депутатов состоялось 16 января 1793 года[149]. Трибуны были заполнены разношерстной публикой. «Это были, — пишет Робер Энар, — в большинстве своем лица из нижних слоев общества, самые опустившиеся люди, пришедшие из чрева Парижа — рынка, — мясники с закатанными вверх фартуками и разделочными ножами на поясах; черные от копоти угольщики, растрепанные санкюлоты в красных колпаках. В первых рядах амфитеатра были оставлены места для проституток и любовниц герцога Орлеанского, приехавших на заседание в фиакрах. Они были „украшены трехцветными лентами“ и синими и красными перьями»[150].

Шум, создававшийся всей этой публикой, задачей которой было любыми путями помешать депутатам трезво обдумать свое решение, умело поддерживался женщинами, «на лицах которых была написана ненависть» и которые были рассажены по всем рядам.

Понимая, что мужчины, которым было суждено решать судьбу Людовика XVI, вполне могут колебаться перед выбором, становиться ли им цареубийцами или же нет, подружки Теруань де Мерикур заняли чуть ли не половину зала для заседаний.

«Торговки из рыбных рядов, повсюду носящие с собой этот неистребимый запах тухлой рыбы, низкопробные потаскухи — все эти амазонки с обнаженными руками, подоткнутыми подолами платьев, вооруженные саблями, палками или пиками, сновали туда-сюда в зале и коридорах. Заседание должно было продлиться долго, и поэтому они принесли с собой еду и вино. Они жрали колбасу, пили большими стаканами вино и, полупьяные, с трудом выговаривая слова, грозили казавшимся им подозрительным депутатам:

— Или его голова, или — твоя!»[151]

Присутствие этих женщин, одурманенных речами Теруань, произвело определенное впечатление на тех депутатов, кто еще колебался, и король был приговорен к смерти[152].

Мадемуазель де Мерикур была вне себя от радости, а ее друзья пришли к ней поблагодарить ее за ту активность, которую она проявила в эти решающие дни.

…И только год спустя обнаружилось, что она была психически ненормальной. Вначале ее поместили в дом для умалишенных в предместье Сен-Марсо, а затем перевели в тюрьму «Сальпетриер», где она и умерла в 1817 году в возрасте пятидесяти пяти лет…

Очень жаль, следует это признать, что этого не обнаружили несколько раньше[153].

Узнав о решении Конвента, монарх покачал головой и просто сказал:

— Наконец-то появилась хоть какая-то определенность…

После этих слов он с аббатом Эджвортом занялся спасением своей души. 20 января Марии

Антуанетте сообщили, что она имела право вместе с детьми и сестрой короля зайти в комнату к Людовику XVI. Она сразу же поняла, что означала подобная милость…

В восемь вечера Людовик XVI в последний раз повидался со своей семьей. Он был очень спокоен. Рассказав о некоторых эпизодах процесса, он заставил сына поклясться в том, что тот никогда не будет за него мстить. Пришла пора расставания. Сцена прощания была просто душераздирающей. Увидев, что дети его заливаются горючими слезами, Людовик XVI великодушно обманул их:

— Завтра, перед тем как уйти, я увижу вас в последний раз…

Но на другой день, прекрасно выспавшись, он встал в пять часов утра и, пока дети его еще спали, почти бесшумно отправился на гильотину…[154]

Казнь состоялась в десять часов утра. Когда голова короля упала на эшафот, все будто оцепенели. Казалось, стоявший вокруг эшафота народ на несколько мгновений охватил ужас от поступка — по правде говоря, немыслимого, — который был им совершен. Потом все пришли в себя. «Толпа, — писал Мерсье, — шла с казни по бульварам и по улице Сент-Оноре, громко разговаривая, как будто бы возвращаясь с праздника. Некоторые люди несли в маленьких свертках волосы с головы короля, которые палач продал им или отдал бесплатно. Другие, успев намочить носовые платки кровью короля, подносили их к губам и, смеясь, говорили:

— Ах, до чего же она соленая!

…На лицах людей не было никакого волнения. Кабаре были забиты народом, а в кондитерских лавочках все покупали пирожные…»[155]

Казнь Людовика XVI напоминала зловещую ярмарку…

В Лондоне о смерти короля стало известно вечером 21 января. Во всех театрах спектакли были немедленно прерваны, а зрители стоя стали петь Сое! God save the King («Боже, храни короля»). Госпожа Дюбарри, уехавшая в Англию на другой день после убийства ее любовника, была этим настолько потрясена, что разразилась такими рыданиями, что кое-кто из эмигрантов посчитал, что она несколько переигрывает…

Тот факт, что она очень долго была любовницей своего монарха, по правде говоря, должен был придать ее горю несколько своеобразный оттенок. Видя, что монархия погибла, она вдруг почувствовала себя вдовой.

И поэтому объявила траур…