Любовь по-санкюлотски

Ее видели на всех богослужениях за упокой души короля, где она усердно молилась, не обращая внимания на то, что за ней следили присланные из Франции шпионы Революции.

Эти благочестивые занятия, однако, не сказались на ее политической деятельности. Все свое время, всю себя без остатка она посвятила заботам об эмигрантах (особенно о священниках, тысячи которых прозябали в бедности), раздавая часть баснословных богатств, полученных ею от Людовика XV, и помогая жертвам Революции, вина за которую в большой степени ложилась и на нее лично… В конце января она пожертвовала двести тысяч фунтов герцогу Роан-Шабо, нуждавшемуся в средствах для финансирования восстания шуанов… И наконец, не послушавшись советов Питта, она вернулась в начале марта во Францию.

В Лувесьене бывшей фаворитке суждено было стать предметом одной страсти, которая затем привела ее на эшафот.

В свои сорок семь лет госпожа Дюбарри продолжала оставаться очень красивой. Вот как описывает ее маркиз де Буйе, который в то время проживал в Лондоне:

«Хотя свежесть и блеск ее очарования давно пропали, следов их оставалось еще вполне достаточно, чтобы производить тот эффект, который могли оказать на мужчин ее огромные голубые глаза, наполненные нежностью, ее прекрасные светло-каштановые волосы, ее красиво очерченный рот, круглое лицо, на которое не смогла повлиять косметика, ее благородная и элегантная талия, сохранившая, несмотря на некоторую полноту, еще достаточно гибкости и грации, сладостные очертания ее форм, которые не могли скрыть туалеты, особенно утренние».

Эта сладострастная фигура и следы ослепительной красоты, так восхищавшие Людовика XV, возбудили страсть одного любопытного человека, организовавшего в Лувесьене революционный клуб. Звали этого человека Джордж Грейв[156].

Он говорил, что являлся «гражданином Соединенных Штатов Америки», утверждал, что оказывал услуги Вашингтону и Франклину, заявлял, что был другом Марата и сам себя называл «мятежником-анархистом первого порядка и врагом деспотизма на обоих полушариях с двадцатилетним стажем…»

Этот санкюлот разместился в Лувесьене в то время, когда госпожа Дюбарри находилась в Лондоне. Намерения у него были самые простые: он хотел выдать бывшую фаворитку Комитету общественного спасения и завладеть ее состоянием. В январе ему удалось добиться наложения печатей на замок, и ему уже казалось, что с помощью нескольких революционно или злобно настроенных селян он сможет легко претворить в жизнь свои замыслы.

Но возвращение графини разрушило все его планы. Не раздумывая, она, набравшись смелости, написала администратору округа жалобу на предпринятые против нее меры за время ее отсутствия, причем жалобу эту составила так умело, что замок Лувесьен ей вернули.

Затем ее увидел Грейв…

Она очаровала его с первой же встречи, он возжелал ее. Его охватила непонятная страсть, замешанная на любви, ненависти и ревности. Жозеф Детур в свойственном ему красноречивом стиле добавляет к этому, что «возбуждение осквернителя влекло Грейва к этой роскошной плоти, дававшей некогда удовлетворение тирану»[157].

Что-то вроде сексуального извращения, о котором господин Кинсей в своем замечательном докладе ничего не сказал.

Глава 22 Любовный штаб господина де Шаретта

Он поставил сладострастие на службу воинскому делу.

Пьер Гендо

2 марта 1793 года военные власти направили в Вандею декрет о призыве на военную службу трехсот тысяч человек. Набор рекрутов должен был начаться 10 марта. Однако за эти восемь дней жительницы Вандеи, ненавидевшие революционеров из-за их отношения к «добрым священникам», сумели заставить своих мужчин начать восстание.

Некоторые из них, подобно новым Лисистратам, дошли до того, что стали отказываться ложиться в супружеское ложе, заявляя при этом своим мужьям с очаровательной простотой, свойственной простым крестьянским женщинам:

— Я дам тебе мой абрикос только тогда, когда ты возьмешь в руки ружье и повернешь его против республиканцев!

И в конце концов, в период с 10 по 15 марта по всей Вандее заполыхало восстание. Женщины стали связными, разведчицами, санитарками. Их тайная роль в войне была значительной.

Послушаем, что написал по этому поводу Мигале: