Любовь: сделай сам. Как мы стали менеджерами своих чувств

Сашина рука с телефоном зависает прямо перед моим носом: на экране — коротко стриженная брюнетка в темных очках. Она сидит к нам спиной где-то у воды и любуется закатом. На спине татуировка.

— Напиши, что хочешь узнать цвет ее глаз.

— Да ну, тоска, — Саша убирает телефон. — Это ей каждый первый пишет. Давай пооригинальнее.

— Ну, напиши, что хочешь ее трахнуть. Тем более Tinder для этого и существует.

— Ни в коем случае! — возмущается Саша и смотрит на меня с внезапной серьезностью. — Девушкам — даже в Tinder — нельзя сразу писать про секс. Их надо для начала развлечь. Сделать вид, что они тебе интересны.

«Для такой горячей девушки, как ты, дракон на спине недостаточно огнедышащий», — пишет наконец Саша, кандидат филологических наук, автор дюжины публикаций о раннем Булгакове. Через минуту приходит ответ: смайлик с сердечком.

Тем же вечером Саша отправился на свидание — закончившееся в отеле — с другой девушкой: та первая, с драконом, три часа не была онлайн. Кто не успел — тот опоздал. Еще раз: быть в нужное время в нужном месте с нужным продуктом — вот главный принцип экономики события, в которой Tinder стал основным инструментом распределения эротического капитала — привлекательности. И нет сегодня, пожалуй, капитализма более брутального и патриархального, чем капитализм лайков и суперлайков. ***

Исследовательский эксперимент, проведенный неким рядовым пользователем Tinder — компенсирующим, по собственному признанию, недостатки внешности блестящим знанием методов статистики, — показывает, что в Tinder 80% мужчин соревнуются за внимание 20% женщин — в то время как 80% женщин соревнуются за 20% мужчин [122]. Эти данные подтверждаются и коммерческими источниками [123]. Используя женский аккаунт, исследователи, неселективно лайкавшие всех мужчин, предложенных Tinder в заданном радиусе, получили 200 мэтчей за час — и 600 за 4 часа. Повторив этот эксперимент под мужским аккаунтом, они получили всего 100 мэтчей за то же время. Кроме того, 63% мужчин пишут сообщения своим мэтчам в течение 5 минут — и только 18% женщин делает то же самое.

То есть: подавляющее большинство мужчин готовы к общению с большинством женщин, в то время как женщины готовы взаимодействовать лишь с небольшим количеством наиболее привлекательных мужчин. Говоря языком экономики, женщины в Tinder имеют явное конкурентное превосходство над мужчинами. Но означает ли это, что girls, наконец, rule the world? Увы, нет.

Жесткая конкуренция за женское внимание — внимание, длящееся не дольше секунды для принятия решения, смахнуть профиль вправо или влево — вызвала новый виток войны между полами и новые формы неравенства. Мужчины, оставленные за бортом цифровой секс-экономики, объединяются в движение так называемых инцелов (incels — involuntary celibate, то есть «невольных девственников»). Созданное девушкой и ранее включавшее в себя одиноких мужчин и женщин в поисках любви, сегодня движение инцелов стало практически полностью «мужским», а его движущей силой сделалась ненависть к женщинам и тем парням (вроде Саши), которым «дают». Онлайн-журнал The Cut изучил жизнь инцелов и цитирует многочисленные высказывания с их форумов [124]. Например, такое: «С сегодняшнего дня у меня работает девушка, примерно восемь из десяти в плане привлекательности. Я ей покажу, кто хозяин. Можете не сомневаться, я раздавлю всю ее самоуверенность». Женщины с детьми тоже вызывают гнев инцелов: «Каждый раз, когда я прохожу мимо коляски, я чувствую приступ отвращения. Она изуродовала свое тело и выбрала другого парня для воспроизводства». Мизогиния инцелов, безусловно, имеет клинический оттенок. В то же время она является отражением инфляции эротического капитала в целом: процесса, не запущенного приложением Tinder, но в разы усиленного его существованием.

Разумеется, индивидуальная привлекательность и способность производить впечатление при первом знакомстве играли роль во все эпохи. И, конечно же, хорошеньким всегда везло больше. Тем не менее «тиндеризация» знакомств ставит новые условия для оценки друг друга по внешности. В интервью Süddeutsche Zeitung Ева Иллуз отмечает: