Любовь тигра

А в Бэттери-парк уютно было, хоть и считался он прибежищем всяческой шпаны, но у нас ей отнять было нечего... да и шпана не может круглые сутки гадости делать, как раз тут они от них и отдыхали.

Бэттери-парк назывался так в честь исторической батареи, которая стояла тут, на кончике Манхэттена, отбивая англичан. Теперь в бойницах этого форта мы и жили, дружной семьей. Очень толстые стены форта — и бойницы глубокие, удобные — живи не хочу!

Днем в Бэттери-парк богатеи загорали, оставляли много полезного: надувные матрасы, подушки... живи не хочу!

И, кстати, совсем рядом, (всего метрах в двухстах, уже известный нам оплот консерватизма был, «яппи» горланили у своих колод до глубокой ночи, отдыхать честным труженикам мешали. Если честно разобраться, то особенно нас раздражало, что они-то как раз честными тружениками и были, и гуляли все ночи напролет, а мы — ни пришей ни пристегни, только завидовали, понимая, что такой энергии, как у них, у нас не найдется... ворочались на своих каменных койках, вздыхали.

— Ну, ничего! — утешая, Егору говорю. — Считаю, что главную свою задачу мы все же выполнили — нейтрализовали друг друга!

Лишь после этого спокойно заснули... Укрепили мир!

Наутро, вместе с солнышком и теплом, и некоторый уже задор к нам воротился:

— Ну что — может, хватит тут стебаться? Может, пора тебе к своим прежним покровителям обратиться?

— А может — тебе?

Но опасность, как всегда, подошла с неожиданной стороны. Однажды ночью в бойнице Егор ворочался особенно отчаянно.

— Да брось ты эти моральные переживания!

— Если бы моральные! — прохрипел Егор. Оказалось — аппендицит, который, оказывается, есть у каждого, как бы долго этот каждый ни старался о нем забыть! К счастью, у приятеля из соседней бойницы, по национальности, кстати, тунгуса, был «шевроле-сааб». Ясное, дело, в фешенебельном Даун-Тауне, районе небоскребов и Уолл-стрита, нашего скрюченного Егора не приняли — по ослепительности улыбок я понял, что уговаривать бесполезно. К тому же у Егора, как у всякого нормального русского... разгильдяя, не было медицинской страховки, без которой в приличную больницу хода нет. Отказали и в легкомысленно-богемном Гринвич-Вилледже... где-то вдали, за Чайна-Тауном, нашлась больничка для сирых... кстати, сверкающая стеклом и металлом гораздо ярче, чем предыдущие... прихоть какого-то экстравагантного миллионера.

Егора положили на каталку. На глазах его засветились слезы.

— Ну... — приподнялся он. — Будь! В нашей... разгильдяйской юности могли мы представить с тобой, что вот тут прощаться придется?!

— Ладно — так не прощаются! Ты же врач! Восприми это просто как экскурс в их медицинский быт.

— И в замечательный морг! — Егор перекривился.

— Ладно! Таких слабоумных речей я даже от тебя не приму!

Егора укатили. Ну что ж... — я был настроен элегически — всему приходит конец!

И только я успел распрямиться немножко в своей бойнице (ей-богу, надоело с ним целую жизнь «валетом» спать!) — как в узкой каменной прорези появилось его лицо!

— Уже?! — невольно воскликнул я.

— А ты бы хотел, чтобы я исчез навсегда?

Он был непривычно строен, подтянут, и дико зол!

— Это не страна — это черт знает что! Всюду в нормальных странах люди после перитонита долго мирно гниют — а здесь тебя выкидывают через два дня, абсолютно здорового!

Я свесил ножки с бойницы, смотрел на него.

— Новое оборудование на мне, как на кролике, испытали! — он брызгал слюной.

— Ну и что... неудачное оно? — пробормотал я.

В ответ он еще глубже задохнулся от ярости. Вопрос, конечно, был явно бестактный: уже по одному виду его, по тому, как он метался передо мной, было видно, что оборудование-то как раз удачное!

Это-то и бесило его! Да — интересно устроен человек: может жить в нищете, разрухе, главное, ему нужно одно: чтобы он чувствовал себя правым! И, оказывается, во всех передрягах Егор чувствовал себя правым, убеждал, что он правильно ушел, что лишь псевдохирурги делают вид, получая деньги, а на самом деле — не делается ничего, во всяком случае — нового... Ан оказалось — делается! Это было для него страшным ударом, хоть и поставило на ноги... Поставило в физическом смысле, а в моральном — убило... оказалось, что все эти годы, когда он гордо уклонялся от псевдохирургии — настоящая хирургия делала успехи, как ни упорно он это отрицал! Весь его пафос оказался пшиком... Тяжело осознавать после долгой жизни, что жил не на том!

— Вон отсюда! — прорычал он.

Понятно... «Вон отсюда» в наши провинции, где ничего не делается, где бездельники чувствуют себя «героями сопротивления»... Вот так!

Я нашел возле пивной Колуна, долго ему втолковывал, кто я такой, и главное — кто он такой... Да — узнать его, действительно, было трудно: кудрявая бородка, грязная майка с похабной надписью по-английски, фураня с длиннейшим козырьком... с-под этого козырька он ничего не узнавал.

— Берьозка... Берьозка! — почему-то ударяя себя в грудь, монотонно повторял я.

Колун хохотал, непонятно на каком языке, чесал грязной пятерней грудь.