Любовь ушами. Анатомия и физиология освоения языков

Если кто-нибудь, пожелавший остаться неизвестным, ответит на эти вопросы честно, то выяснится, что планы составляются с учётом необходимости дать нагрузку всем учителям, программы списываются с присланных из министерства, стены окрашиваются в цвет, понравившийся завхозу и директору, и чтоб не слишком дорого, цветы приносятся, потому что это красиво, меню в столовой составляется согласно нормативов. Именно нормативов, а не нормативам. И что ни о каком благе ребёнка никто при этом и не думает.

Ребёнок же получает тот монструозный (хорошо, хорошо, иногда – вполне приличный) продукт, который родился у взрослых в результате найденного компромисса их интересов.

Вывод – во всех аспектах своей работы школа действует наобум. «Как исторически сложилось». Да, увы: это ещё один паровоз для машиниста.

Я знаю как минимум несколько человек (все мужского пола, что характерно) которые отвечают на это: и слава Богу! Чем менее целенаправленно и методично действует школа, чем в меньшей степени руководствуется она некой заранее намеченной целью – тем меньше у неё шансов навредить ребёнку. Верно, но это если цель, или идеал, или концепт высосаны из пальца или преследуют корыстные цели составителей концепта. А мы-то решили, что будем исходить из интересов, или потребностей, или закономерностей роста/становления/развития ребёнка! Откажемся от наших шкурных, карьерных, материальных интересов и будем работать для него. 

…или научное познание ребёнка?

Где бы только взять такое понимание ребёнка? Не схему, под которую его нужно подогнать, не теорию, которую нужно доказать на его примере, а понимание? Я настаиваю на том, что этот фундамент школы, этот концепт не может быть научной теорией. По одной простой причине: я скорее поверю в общую теорию поля, да что там – в общую теорию всего, чем в общую теорию человека.

Это может быть только образ. Каков наш образ человека – таков будет и наш образ того, как он учится. А значит – и наш образ преподавания или не-преподавания. Наш образ школы, необходимой – или желательной – для этого ребёнка. Наш образ педагогики.

По сути, единственное фундаментальное отличие вальдорфской педагогики от того, что мы видим в массовой школе, заключается в этом: здесь есть образ, а там нет его. Смотрите, ведь вальдорфскую педагогику я могу назвать по имени: вальдорфская педагогика. Педагогику Монтессори так и зовут по имени её создательницы: чья, мол, педагогика? – Монтессори! Школа Щетинина есть школа Щетинина. Вероятностная педагогика – это Александр Лобок. Школа, придуманная Милославом Балабаном, называется школа-парк. А то нечто, что имеет место быть в массовой школе – у него и имени-то нет. Назвать никак нельзя. За вальдорфской педагогикой – к примеру – стоит личность её основателя Рудольфа Штайнера, который говорит «я отвечаю за всё», но – и это очень важно – за каждым педагогическим явлением, каждой находкой, каждым приёмом, каждым предметом в школе, и так далее – стоит личность, плодом личного творчества которой этот элемент является. За «массовой педагогикой» не стоит никто. Ян Аммос Коменский? Вряд ли. Зайди он в современную школу, он ни за что не подписался бы под тем, что там увидит. Также и все те, чьи портреты висят на кафедрах педагогики. Они не хотели такой школы. И не отвечают за неё. И спросить не с кого.

Увы – вальдорфская школа не научна. Массовая тоже нет, но вальдорфская ещё и не врёт, не пытается выглядеть или казаться научной. Она честно и правильно называет педагогику искусством – искусством воспитания. Международная организация любителей вальдорфской педагогики – учителей, родителей, волонтёров, учёных, авторов книг и просто людей разных профессий, видящих в этой педагогике резонанс с их образом человека – так и называется: Друзья искусства воспитания.

Вальдорфская школа не научна, как не могут быть научными театр, оркестр, дружеская компания, семья, как ненаучна жизнь, ненаучно искусство, как ненаучен человек, даже если он научен чему-нибудь.

Вальдорфская школа опирается на антропософию, которая, в свою очередь, опирается на такую простую вещь, как восприятие, – правда, на восприятие, доступное, как принято считать, не каждому, и оттого ужасно подозрительное. Ну, тут уж ничего не поделаешь. Христианство тоже опирается на неочевидные вещи, так что ж с того?

По словам Вольфганга Ауэра, «если вы верите, что, кроме плоти, у человека есть и душа – у вас не будет никаких проблем с вальдорфской педагогикой».