Любовник леди Чаттерли

I've got my servant.	У меня есть слуга, грек, как он утверждает, и совершенный недотепа.
He's a Greek, so he says, and quite incompetent.	Но я к нему привык.
But I keep him.	Собираюсь жениться.
And I'm going to marry.	Да, жениться необходимо!
Oh, yes, I must marry.' 'It sounds like going to have your tonsils cut,' laughed Connie. 'Will it be an effort?'	- Вы словно об удалении гланд говорите! -улыбнулась Конни. - Неужто жениться так тягостно?
He looked at her admiringly. 'Well, Lady Chatterley, somehow it will! I find... excuse me...	Микаэлис восхищенно взглянул на нее. - Вы угадали, леди Чаттерли! Выбор - страшное бремя!
I find I can't marry an Englishwoman, not even an Irishwoman...'	Простите, но меня не привлекают ни англичанки, ни даже ирландки.
'Try an American,' said Clifford.	- Возьмите в жены американку, - посоветовал Клиффорд.
'Oh, American!' He laughed a hollow laugh. 'No, I've asked my man if he will find me a Turk or something...something nearer to the Oriental.'	- Американку! - глухо рассмеялся Микаэлис. -Нет уж, я попросил слугу, чтобы он мне турчанку нашел или какую-нибудь женщину с Востока.
Connie really wondered at this queer, melancholy specimen of extraordinary success; it was said he had an income of fifty thousand dollars from America alone.	Конни надивиться не могла на это дитя сногсшибательной удачи: такой необычный, такой задумчивый и печальный... Поговаривали, что только постановки в Америке сулят ему пятьдесят тысяч долларов ежегодно.
Sometimes he was handsome: sometimes as he looked sideways, downwards, and the light fell on him, he had the silent, enduring beauty of a carved ivory Negro mask, with his rather full eyes, and the strong queerly-arched brows, the immobile, compressed mouth; that momentary but revealed immobility, an immobility, a timelessness which the Buddha aims at, and which Negroes express sometimes without ever aiming at it; something old, old, and acquiescent in the race!	Порой он казался ей красивым: склоненное в профиль лицо его напоминало африканскую маску слоновой кости - чуть навыкате глаза, рельефные дуги волевых бровей, застывшие неулыбчивые губы. И в неподвижности этой - несуетная созерцательность, отрешенность от времени. Таким намеренно изображают Будду. А в африканских масках никакой намеренности -все естественно и просто - в них извечное смирение целой расы.
Aeons of acquiescence in race destiny, instead of our individual resistance.	Сколько же ей уготовано судьбой терпеть и смиряться! Иное дело - мы: всяк сам по себе, топорщится, противится судьбе.
And then a swimming through, like rats in a dark river.	Барахтаемся, точно крысы в омуте, пытаемся выплыть.
Connie felt a sudden, strange leap of sympathy for him, a leap mingled with compassion, and tinged with repulsion, amounting almost to love.	Конни вдруг захлестнула волна жалости к этому человеку, странная, брезгливая жалость, но столь великая, что впору сравнить с любовью.
The outsider!	Изгой!
The outsider!	Ведь он же изгой!
And they called him a bounder!	"Нахал", "пройдоха" - бросали ему в лицо.