Любовник леди Чаттерли

In her room he did glance vaguely round at the fine German reproductions of Renoir and C^anne.	В гостиной он осмотрелся, приметил отличные немецкие копии Ренуара и Сезанна на стенах.
'It's very pleasant up here,' he said, with his queer smile, as if it hurt him to smile, showing his teeth. 'You are wise to get up to the top.'	- Как у вас здесь хорошо, - похвалил он и осклабился. Странная у него улыбка - точно болезненный оскал. - Умно вы поступили, наверху устроились.
'Yes, I think so,' she said.	- Да, здесь лучше, - согласилась она.
Her room was the only gay, modern one in the house, the only spot in Wragby where her personality was at all revealed.	И впрямь: во всем доме лишь ее комната не была безнадежно уныла и старомодна. Лишь в ее комнате запечатлелся характер хозяйки.
Clifford had never seen it, and she asked very few people up.	Клиффорд ее вообще не видел, да и не многих гостей приглашала Конни к себе наверх.
Now she and Michaelis sit on opposite sides of the fire and talked.	Они с Микаэлисом сели слева и справа от камина и затеяли разговор.
She asked him about himself, his mother and father, his brothers...other people were always something of a wonder to her, and when her sympathy was awakened she was quite devoid of class feeling.	Она расспрашивала его о семье, о нем самом. Люди, казалось, всегда несли с собой чудо, и уж коль скоро они пробуждали в Конни сочувствие, не все ли равно, к какому классу принадлежат.
Michaelis talked frankly about himself, quite frankly, without affectation, simply revealing his bitter, indifferent, stray-dog's soul, then showing a gleam of revengeful pride in his success.	Микаэлис говорил совершенно откровенно, но не играл на чувствах собеседницы. Он просто открывал ей свою разочарованную и усталую, как у бездомного пса душу, иногда чуть обнажая уязвленную гордыню.
'But why are you such a lonely bird?' Connie asked him; and again he looked at her, with his full, searching, hazel look.	- Вы - словно птица, отбившаяся от стаи. Почему так? - спросила Конни. И снова большие карие глаза пристально глядят на нее.
'Some birds are that way,' he replied. Then, with a touch of familiar irony: 'but, look here, what about yourself? Aren't you by way of being a lonely bird yourself?'	- А не все птицы стаи держатся, - ответил он и прибавил с уже знакомой иронией: - Вот вы, например? Вы же тоже сами по себе.
Connie, a little startled, thought about it for a few moments, and then she said: 'Only in a way! Not altogether, like you!'	Слова эти смутили Конни, и она не сразу нашла, что ответить. - Далеко не во всем, не то что вы.
'Am I altogether a lonely bird?' he asked, with his queer grin of a smile, as if he had toothache; it was so wry, and his eyes were so perfectly unchangingly melancholy, or stoical, or disillusioned or afraid.	- А я, выходит, безнадежный одиночка? - спросил он, снова осклабившись и сморщившись, как от боли. Лишь в глазах на исказившемся лице все та же грусть, или же смирение перед судьбой, или разочарование, или даже страх.
'Why?' she said, a little breathless, as she looked at him. 'You are, aren't you?'	- Конечно! - У Конни даже захватило дух, когда она взглянула на него. - Конечно, одиночка.
She felt a terrible appeal coming to her from him, that made her almost lose her balance.	Сколь велик зов его плоти! Конни с трудом сохранила спокойствие.
'Oh, you're quite right!' he said, turning his head away, and looking sideways, downwards, with that strange immobility of an old race that is hardly here in our present day.	- Вы совершенно правы! - ответил он, отвел взор, опустил глаза, лицо же оставалось неподвижным, как древняя маска древней расы, которой ныне уже нет. Микаэлис отстранился и замкнулся.