Любовник леди Чаттерли

As for Michaelis, he was perfect; exactly the same melancholic, attentive, aloof young fellow of the previous evening, millions of degrees remote from his hosts, but laconically playing up to them to the required amount, and never coming forth to them for a moment.	И Микаэлису нужно отдать должное: он оставался, как и вчера, грустноглазым, внимательным собеседником, хотя по сути был несказанно далеко от хозяев дома. Он лишь умело подыгрывал беседе, отвечая коротко, но ровно столько, сколько от него ожидалось, не выпячивая свое "я".
Connie felt he must have forgotten the morning.	Конни даже показалось, что он, скорее всего, забыл их утреннюю встречу.
He had not forgotten.	Но он ничего не забыл.
But he knew where he was...in the same old place outside, where the born outsiders are.	Не забыл и где находится. Тут он тоже изгой, что ж, такова участь уродившегося изгоем.
He didn't take the love-making altogether personally.	Утреннюю любовную игру он не принял близко к сердцу.
He knew it would not change him from an ownerless dog, whom everybody begrudges its golden collar, into a comfortable society dog.	Не переменит его это приключение. Как бездомным псом жил, таким и останется. Хоть завидуют его золотому ошейнику, а все одно: не бывать ему комнатной собачонкой.
The final fact being that at the very bottom of his soul he was an outsider, and anti-social, and he accepted the fact inwardly, no matter how Bond-Streety he was on the outside.	В глубине души он сознавал (и смирялся!): в какие павлиньи перья ни рядись, все равно он чужак и в обществе не приживется.
His isolation was a necessity to him; just as the appearance of conformity and mixing-in with the smart people was also a necessity.	Но с другой стороны, внутренняя отрешенность от всех и вся была ему необходима. Ничуть не меньше, чем чисто внешнее единообразие в общении с "благородными" людьми.
But occasional love, as a comfort arid soothing, was also a good thing, and he was not ungrateful.	Редкие любовные связи утешали, успокаивали, словом, влияли на него благотворно, и Микаэлиса не упрекнуть в неблагодарности.
On the contrary, he was burningly, poignantly grateful for a piece of natural, spontaneous kindness: almost to tears.	Напротив, он пылко и растроганно благодарил за малую толику человеческого тепла, нежданной доброты, едва не плача при этом.
Beneath his pale, immobile, disillusioned face, his child's soul was sobbing with gratitude to the woman, and burning to come to her again; just as his outcast soul was knowing he would keep really clear of her.	За бледным, недвижным лицом-маской, запечатлевшим разочарование, таилась детская душа, до слез благодарная ласковой женщине. Нестерпимо хочется побыть с ней еще, а душа изгоя твердила: ты все равно от нее далеко.
He found an opportunity to say to her, as they were lighting the candles in the hall:	Зажигая свечи в зале, он улучил момент и шепнул ей:
'May I come?'	- Можно мне к вам прийти?
'I'll come to you,' she said.	- Я приду сама, - ответила Конни.
'Oh, good!'	- Господи!
He waited for her a long time...but she came.	Он ждал ее долго-долго... но дождался.
He was the trembling excited sort of lover, whose crisis soon came, and was finished.	Ласкал он ее трепетно, возбуждение его быстро нарастало, но так же быстро кончилось.