Любовник леди Чаттерли

The healthy boy with his fresh, clumsy sensuality that she had then been so scornful of!	Тогда она даже презирала пробуждающуюся грубоватую чувственность здорового мальчишки.
Where would she find it now? It was gone out of men. They had their pathetic, two-seconds spasms like Michaelis; but no healthy human sensuality, that warms the blood and freshens the whole being.	А теперь такой не найти. Нынешние мужчины -как Микаэлис: ласки жалкие, скорые, раз-два, и все. Нет у них здоровой человеческой плоти, что зажигает кровь и молодит душу.
Still she thought the most beautiful part of her was the long-sloping fall of the haunches from the socket of the back, and the slumberous, round stillness of the buttocks.	Все ж она решила, что самое красивое у нее -бедра: от долгих ляжек до округлых, недвижно-спокойных ягодиц.
Like hillocks of sand, the Arabs say, soft and downward-slipping with a long slope.	Как песчаные дюны: зыбко-податливые, круто заворачивающие вниз.
Here the life still lingered hoping.	Меж ними еще теплилась жизнь, надежда.
But here too she was thinner, and going unripe, astringent.	Но и сама плоть ее, казалось, стала гаснуть, увядать, так и не распустившись.
But the front of her body made her miserable.	Зато спереди жалко на себя смотреть.
It was already beginning to slacken, with a slack sort of thinness, almost withered, going old before it had ever really lived.	Грудь и живот начали немного обвисать, так она похудела, усохла телом, состарилась, толком и не пожив.
She thought of the child she might somehow bear.	Она подумала о ребенке, которого ей, быть может, придется выносить.
Was she fit, anyhow?	А может, она уже и для этого не годится.
She slipped into her nightdress, and went to bed, where she sobbed bitterly.	Она накинула ночную рубашку, юркнула в постель и горько расплакалась.
And in her bitterness burned a cold indignation against Clifford, and his writings and his talk: against all the men of his sort who defrauded a woman even of her own body.	Г орючими слезами изошла досада на Клиффорда, на его тщеславное писательство, на его чванливые разговоры. Досадовала и на других мужчин, подобных ему, кто обманом отобрал у женщины плотские радости.
Unjust! Unjust!	Это нечестно! Нечестно!
The sense of deep physical injustice burned to her very soul.	Зов обманутой плоти занимался огнем в сердце.
But in the morning, all the same, she was up at seven, and going downstairs to Clifford. She had to help him in all the intimate things, for he had no man, and refused a woman-servant.	А утром... утром все как и прежде: встала в семь часов, спустилась к Клиффорду - ему нужно помочь во всех интимных отправлениях. Мужчины-слуги в доме не было, а от служанки он отказывался.
The housekeeper's husband, who had known him as a boy, helped him, and did any heavy lifting; but Connie did the personal things, and she did them willingly.	Муж экономки, знавший Клиффорда еще ребенком, помогал поднимать и переносить его, все остальное делала Копни, причем делала охотно.
It was a demand on her, but she had wanted to do what she could.	Хоть это и вменялось ей в обязанность, она рада была помочь всем, что в ее силах.