Любовница

— Есть немножко. Со следующей недели в школе начнется свистопляска.

Я покачала головой.

— Меган, ты серьезно училась, и у тебя все получится. Разве ты так не считаешь?

Поморщившись, она неловко поерзала на стуле.

— Не знаю, что со мной происходит. Мама не понимает меня. Только постоянно твердит: «Чего тебе волноваться? Ты все отлично знаешь». Но дело-то не в этом. Я просто не могу сосредоточиться.

— Когда у тебя первый экзамен?

— Во вторник. В ее голосе звучала какая-то беспричинная тревога. — Литература… Это вообще ерундовый экзамен. Там все есть… — Она постучала пальцем по голове. Ну или, во всяком случае, было… Но когда я пытаюсь сосредоточиться, вспомнить цитаты, вспомнить, о чем писала в сочинениях, ничего не получается. Как будто в памяти все стерлось. — Ее руки, сложенные на коленях, принялись теребить друг друга. — А что, если так же будет и на экзамене? И я провалюсь? Я наблюдала за ней.

— Может, тебе нужно отдохнуть? Я понимаю, что говорить легко… попробуй немножко расслабиться.

Она сидела очень тихо, опустив глаза. В доме стояла гнетущая тишина. Будто мы были единственными людьми, оставшимися в этом мире. Я смотрела на ее ногти, обгрызенные по краям, на напряженное лицо.

— У меня для тебя кое-что есть, улыбнулась я. — Мама сказала тебе?

В первый раз за весь разговор она встретилась со мной взглядом:

— Так, в общих чертах…

Я поднялась:

— Ну, сильно не надейся, но я тут занималась уборкой… И нашла несколько вещиц, которые, по-моему, могут понравиться тебе.

Я повела ее по лестнице наверх, в кабинет Ральфа. В дверях она задержалась, оглядывая кабинет, будто впитывая его в себя. Коробки с аккуратными наклейками вдоль стены. Стопка книг на его столе. Его кресло. Она прикусила губу:

— Он здесь работал?

Я кивнула:

— Здесь он обычно читал. И проверял работы учеников. — Я с улыбкой повернулась к ней: — Наверное, за этим столом он проверял и твои сочинения.

— А его стихи? Их он тоже писал здесь? — В ее голосе чувствовалось напряжение.

— Иногда. Чаще всего, сидя на полу, вон там. — Я указала на радиатор в углу, живо представляя, как он сидит, ссутулившись над листком бумаги, который умудрялся пристроить на коленке, и волосы падают ему на лицо. У локтя — бокал вина. В зоне досягаемости.

В самом начале нашего знакомства я очень гордилась его сочинительством. Когда он впервые написал обо мне, о своей любви ко мне, его поэзия казалась поистине драгоценным даром.

Все изменилось — сначала между нами, потом и в поэзии. Она стала тревожной, как и он. Стихи о несбывшихся желаниях, о побеге. А потом в итоге о его страсти к другим женщинам, хотя он и не говорил об этом открыто. Похоже, он считал, что имеет право публично предавать меня в своей поэзии. Право творческой личности. В конце концов, вся его поэзия была о нем. О его эго, о его потребностях. В ней не было места верности. Именно тогда я перестала ходить куда-либо, чтобы послушать его стихи.

Я взяла книги, которые отложила для Меган.

— Большую часть его вещей я подготовила, чтобы отдать, но вот подумала… мне показалось, что эти стоит оставить. — Я протянула ей книги. Если, конечно, они нужны тебе. Уверена, Ральфу было бы приятно, если бы именно ты забрала их.

Она просматривала книгу за книгой, открывала каждый том и, просматривая содержимое, перелистывала страницы, задерживала взгляд то на одной, то на другой, молча просматривала конкретное стихотворение или цитату. На паре форзацев стояла размашистая подпись Ральфа, и я заметила, как Меган замерла, уставившись на нее, будто напуганная мыслью, что ей предстоит забрать вещи умершего человека.

Я коснулась ее плеча. Она вся дрожала.

— Если не хочешь, не бери. Я не обижусь. Все нормально. Честно.

Мы оставили книги там, где они лежали, и, спустившись вниз, уселись за стол на кухне. Она опять уставилась в пол, избегая моего взгляда. Это молчание было так не похоже на нее. Я наблюдала за ней, пытаясь понять.

Между нами все было как-то неправильно, и я не могла объяснить почему. Она замкнулась, как и описывала Беа. Я всегда была для Меган старшей подругой. Мы легко ладили. Она доверяла мне свои секреты, и я хранила их: переживания о мальчиках, которые ей нравились, о ее самых близких подружках, о школе. Я бы никогда не предала ее, и она это знала. У меня ее тайны были в безопасности.

— Это из-за книг? Я тебя расстроила? — тихо спросила я. — Прости, я не хотела.

— Дело не в этом. — От волнения ее голос звучал резко, будто каждое сказанное слово причиняло ей боль.

Тиканье настенных часов отсчитывало мгновения тишины.

— А в чем, Меган? — наконец спросил я.

По ее лицу пробежала тень.

— Я не хочу об этом говорить, ладно? Просто перестаньте спрашивать! Вы ведете себя как моя мама.

Я коснулась ее, успокаивая:

— Все в порядке. Слушай, давай забудем про это.

Я раскрыла объятия, и она прижалась ко мне.

Вскоре ее лицо уткнулось мне в шею, а тело стало сотрясаться от тяжелых, сухих рыданий. Я крепко обнимала ее, как могла бы обнимать Анну — одной рукой гладила ее по волосам, а другой прижимала к себе.