Любовные похождения шевалье де Фобласа

Я ни минуты не колебался; отец одобрил мое решение, однако он не без сожаления согласился, чтобы я уехал так скоро. Отец долго прижимал меня к своей груди, нежная любовь отражалась в его чертах, он печально простился со мною; волнение его сердца передалось и мне, и наши слезы смешались на его морщинистых щеках. Глядя на эту трогательную сцену, Пулавский неизменно упрекал нас, как он выражался, за нашу слабость. «Осуши слезы, — сказал он, — или оставь их Лодоиске; только тем влюбленным, что не уверены в своих чувствах, пристойно проливать их перед разлукой!»

Он позвал дочь и сообщил ей о моем отъезде и о причинах, заставивших меня принять это решение. Лодоиска побледнела, вздохнула, потом, покраснев, взглянула на отца и дрожащим голосом сказала, что ее молитвы ускорят мое возвращение и что ее счастье в моих руках. Чего мне было опасаться, получив такое напутствие? Я уехал; за все время похода не произошло ничего достойного упоминания. Неприятель, старавшийся, как и мы, избегать действий, которые могли бы породить открытую войну между двумя народами, только утомлял нас частыми переходами; мы же следовали за ним, сталкиваясь лишь на открытой местности. Когда приблизились холода, враги ушли на зимние квартиры, и наша маленькая армия, почти всецело состоявшая из молодых дворян, рассеялась. Я возвращался в Варшаву, исполненный нетерпения и радости; я верил, что брачные узы и любовь свяжут меня и Лодоиску... Увы, я навсегда утратил отца! Въезжая в столицу, я узнал, что как раз накануне Ловзинский умер от апоплексического удара. Итак, не приняв последних вздохов нежнейшего в мире отца, лишившись даже этого печального утешения, я мог только пойти на его могилу и оросить ее слезами.

«Не бесплодными слезами, — сказал мне Пулавский, мало тронутый моим глубоким горем, — не бесплодными слезами следует почтить память такого отца, каким был покойный Ловзинский. Польша оплакивает в нем героя-гражданина, который с пользой послужил бы ей в наступающую переломную эпоху. Наш монарх, истощенный долгой болезнью, проживет не дольше двух недель, и счастье или несчастье наших сограждан всецело зависит от того, кто станет его преемником. Из всех прав, которые ты получил после смерти отца, без сомнения, самое прекрасное — право заменить его в государственном сейме; там он должен ожить в тебе, там ты обязан выказать мужество более высокое, чем смелость на поле брани. Отвага солдата — качество обыкновенное, но необыкновенны те люди, которые сохраняют спокойствие в затруднительных обстоятельствах, проницательно открывают коварные планы сильных, пресекают глухие интриги, открыто дают отпор смелым заговорам, никогда не теряют твердости духа, всегда неподкупны и справедливы и подают свой голос только за того, кто кажется им наиболее достойным, думая лишь о благе родины; необыкновенны люди, не обращающие внимания на золото и посулы, люди, которых не трогают мольбы, не устрашают угрозы. Такими качествами отличался твой отец — вот наследство, которое ты должен воспринять от него! В тот день, когда мы соберемся, чтобы выбрать короля, наверняка обнаружатся притязания многих наших сограждан, думающих о своих собственных интересах больше, чем о процветании родины, а также губительные намерения соседних держав, жестокая политика которых подтачивает наши силы, раздробляя их. Мой друг, мне кажется, приближается роковое мгновение, которое навсегда определит судьбу нашей страны. Она в опасности, враги хотят погубить ее, они тайно готовят перемену правления; однако их замыслы не осуществятся до тех пор, пока моя рука будет в силах держать шпагу. Да избавит Господь-покровитель Польшу от кошмара гражданской войны! Но как бы ни была ужасна эта крайность, может быть, придется пойти и на нее. Я надеюсь, что после резкого перелома возрожденное государство вновь обретет весь свой древний блеск. Ты, Ловзинский, будешь помогать мне; слабые интересы любви должны побледнеть перед более священными стремлениями, я не отдам тебе моей дочери, пока наша родина будет в опасности, но обещаю: первые дни мира ознаменуются твоим браком с Лодоиской».

Слова Пулавского не пропали даром — я понял, что мне предстоит исполнить священный долг. Серьезные соображения не заглушили моего горя, я не мог в одночасье забыть отца; не краснея скажу, что скорбь моих сестер, их сочувствие и дружба и сдержанные, но нежные ласки моей невесты произвели на мое сердце большее впечатление, чем патриотические призывы Пулавского. Я увидел, что Лодоиска до глубины души огорчена моей невосполнимой утратой, кроме того, она так же, как я, печалилась, видя, что жестокие события отдаляют день нашего союза. Ее сострадание смягчало мое горе.