Люди Бездны

Когда их бедные внутренности разогрелись от еды, они стали более словоохотливы и даже были не прочь прихвастнуть и поговорить о политике. Могу только сказать, что о политике они рассуждали не глупее, чем средние обыватели, и даже умнее многих из тех, кого мне доводилось слушать. Что меня удивило, так это их кругозор: они разбирались в географии, в истории, в событиях, недавних и нынешних. Как я и говорил, они не были дураками. Просто они были стары, а их дети не потрудились дожить до взрослых лет и дать им место у очага.

И еще одна последняя деталь, которую я отметил, когда прощался на углу со своими новыми знакомыми, счастливыми оттого, что в карманах у них позвякивает по паре шиллингов и ночлег им обеспечен. Закурив сигарету, я уже собрался выбросить горящую спичку, когда Возчик потянулся за ней. Я предложил ему коробок, но он сказал:

– Не дело добро зря переводить, сэр.

И пока он зажигал сигарету, которой я его угостил, Плотник поспешил набить трубку, чтобы воспользоваться той же спичкой.

– Нехорошо переводить впустую, – сказал он.

– Да, – сказал я, подумав о его ребрах, по которым провел рукой.

Глава IX «Шпилька»

Прежде всего я должен попросить прощения у своего тела за то гадкое обращение, которому я его подверг, и попросить прощения у своего желудка за ту гадость, которую я в него запихнул. Я побывал-таки в ночлежке, спал в ночлежке, ел в ночлежке и наконец сбежал из ночлежки.

Наученный двумя неудачными попытками проникновения в работный дом Уайтчапел, я вышел рано и встал в скорбную очередь, когда еще не было и трех часов дня. Внутрь начинали пускать только с шести вечера, но уже в этот ранний час я был двадцатым, а люди все продолжали прибывать, хотя в толпе разнесся слух, что впустят не больше двадцати двух. К четырем очередь выросла до тридцати четырех, последние десять цеплялись за призрачную надежду каким-нибудь чудом проникнуть внутрь. Многие подходили, смотрели на очередь и брели прочь, убедившись, что «шпилька» будет «набита битком».

Сначала разговор у стоявших в очереди не клеился, пока два моих соседа вдруг не выяснили, что они одновременно лежали в оспенном госпитале, хотя по вполне понятным причинам в переполненном бараке, вмещавшем шестнадцать сотен пациентов, познакомиться им не довелось. Но они наверстали упущенное, обсуждая и сравнивая наиболее отвратительные симптомы этого заболевания в самой что ни на есть хладнокровной манере. Я узнал, что в среднем от оспы умирает каждый шестой, что один мой сосед провел в госпитале три месяца, а другой – три с половиной, что они «чуть не сгнили там заживо». После этого у меня вся кожа начала зудеть, и я спросил их, как давно они вышли оттуда. Оказалось, что один – две, а другой – три недели назад. Лица их были изрыты оспинами (хотя каждый заверял другого, что почти ничего не заметно), и они стали демонстрировать мне на руках и под ногтями еще свежие оспенные нарывы. Более того, один, к моему ужасу, сковырнул нарыв, и его содержимое выпрыснулось. Я весь сжался, горячо надеясь в душе, что оно не попало на меня.

Я выяснил, что оба из-за оспы лишились крыши над головой, а значит, превратились в бродяг. Оба трудились, когда заболели, оба вышли из госпиталя без денег и столкнулись с почти невыполнимой задачей вновь найти работу. До сих пор им это не удалось, и вот они пришли в ночлежку, чтобы «отдохнуть» после трех дней и трех ночей, проведенных на улице.

Оказывается, не только старики бывают наказаны за свою беду, но и те, кого подкосила болезнь или несчастный случай. Позже я разговорился еще с одним человеком, которого прозвали Шустряк, он стоял в начале очереди – скорее всего, пришел к часу дня. За год до этого, когда он работал разносчиком рыбы, ему попался ящик, который оказался слишком тяжелым для него. В результате что-то «надломилось» и вместе с ящиком он грохнулся на землю.

В первой больнице, куда его сразу же доставили, ему сказали, что это грыжа, вправили ее, дали вазелина, чтобы втирать, продержали четыре часа и отпустили на все четыре стороны. Но не прошло двух-трех часов, как он снова свалился на улице с приступом. На этот раз он попал в другую больницу, и там его поставили на ноги. Но вот только работодатель ничего для него не сделал и, когда он вышел, даже отказался давать ему «время от времени работенку полегче». Шустряк понял, что он конченый человек. Заработать на жизнь он мог только тяжелым трудом. Теперь он был непригоден для такой работы и до самой смерти единственная его надежда на пищу и кров – это ночлежки, бесплатные столовые и улицы. Пришла беда – открывай ворота. Подставил спину под слишком большой ящик с рыбой, и с мечтами о счастье можно распрощаться.