Люди безразличий

Журналист тоже было откинулся на спинку кресла, поддавшись эмоциональному мгновению, но решив подтвердить догадку, снова принялся за текст, скрупулёзно, буква за буквой разбирая чувства сына к отцу, любившему мать, и человека с чертами отца, ее не помнящего. Наш герой если бы мог, то непременно закурил, и даже похлопал себя по карманам в поиске последней сигареты, но потом вспомнил, что избавился от этой накладной привычки еще лет двенадцать назад. Сомнения, конечно, были: авария, сложная операция, долгая реабилитация, да еще мало ли что могло повлиять на состоянии памяти, но Герман был убедительнее – забыто лишь одно – несущественное для посторонних, но важнейшее для посвященных – одно воспоминание, одно чувство. Доводы Германа нечаянно пошатнули веру толстяка в непогрешимость и авторитет слова. Трясущимися руками он схватился за две верхние пуговицы рубашки, вырвав верхнюю с тканью – не помогло: он будто по-прежнему оставался участником жестокого розыгрыша. Толстяк стал вспоминать похожие на телеграммы постулаты от «слово – основа всего» до «я есть слово». Его только сейчас озадачило одно довольно странное обстоятельство: за последние десятилетия не было ни одного крупного вооруженного конфликта, ни одного как внутри страны, так и с ее участием. Все это преподносилось как торжество слова над животной силой. Любые политические противостояния оканчивались переговорами, где либо стороны шли друг другу на уступки, либо (а чаще всего так) политический противник признавал мудрость правления Единой Партии, что повсеместно транслировалось. При этом в качестве причины предшествующего недоразумения называли отсутствие у этого самого противника информации о мерах по обеспечению национальной безопасности, но как только последний подписывал бумаги о неразглашении и становился хранителем этой страшной тайны, признавал ошибочность своих взглядов и начинал горячо поддерживать существующий порядок вещей. Конечно, находились и те, что высказывали сомнения в столь быстрых переменах, но столь же быстро исправлялись, едва заслышав неодобрительно-убедительное «нацбезопасность!», произносимое обычно с поднятым вверх указующим перстом. Журналист закрыл глаза и попытался представить мир именно с такими иллюзионными заменами: ему казалось, что он сможет создать в своем воображении реалистичный мир, а затем, сравнив его с реальным, найдет различия и сможет вздохнуть спокойно. В голову ему, однако, лезли лишь воспоминания про систему исправлений и наказаний. Прорывом последних десятилетий – это был очередной яркий показатель эффективности политики Единой Партии – явилось снижение наказаний до нескольких месяцев даже за самые тяжкие преступления. Каждому осужденному предлагали подписать согласие на перевоспитание. 99% соглашались и поступали в Центры социализации, где за закрытыми дверьми в условиях полной секретности проводилось так называемое «излечение словом». К сожалению, был небольшой процент тех, кто не поддавался излечению и в процессе сходил с ума и скоропостижно погибал, но, во-первых, таких были единицы, во-вторых, это не скрывалось, а наоборот, эта ситуация подавалась как трагедия для общества, произошедшая из-за дефектов в строении головного мозга или генетических аномалий конкретного индивида, затем сообщалось о том, что в экспериментальных лабораториях ведутся работы по устранению побочных эффектов и что данные учреждения достигли колоссальных успехов, ну и далее подавалась информации только про положительные тенденции в жизни народонаселения нашей высокоорганизованной страны. Те же, кто прошли испытание словом, возвращались в общество другими людьми: внешне, конечно же, теми же, но поведение менялось – это были кроткие смиренные люди, подставлявшие правую щеку, даже если их не били по левой. Государство заботилось о них, не давая пропасть без дела – следующим этапом возвращения в социум была трудотерапия: для таких лиц существовал перечень трудоемких и низкооплачиваемых работ, на которые исправленные шли не ропща. Заодно удалось решить проблему с незаконной миграцией – просто-напросто не осталось вакансий на низкоквалифицированную работу. Что касается одного процента несогласных, с ними тоже происходили метаморфозы – они превращались в телезвезд, наблюдать за которыми можно круглые сутки – и так всю оставшуюся жизнь под прицелом телекамер. Самое интересное, что обеспечить свое проживание должны были они сами: зрители, которым хотелось смотреть на того или иного осужденного, перечисляли деньги – не менее определенной партией суммы – на специально открытые счета, с этих счетов оплачивались в первую очередь предоставление камеры, свет и вода, телетрансляция, а потом уж только продукты и поварские услуги. Самые везучие – те, у которых еще оставались после всех этих вычетов средства – могли тратить остаток по своему усмотрению: кто-то заказывал журналы, кто-то мыло. Осложнялась задача такого, казалось бы, примитивного зарабатывания тем, что транслировалось только изображение без звука, поэтому очаровать зрителей получалось у единиц, да и то ненадолго. Однако для всех без исключения заключенных существовала возможность оказаться на свободе в любое время – независимо от того, сколько просидел – месяц, два, час – нужно было только, чтобы на счет этого человека отправила деньги большая часть учтенного населения: в каждой камере был вмонтирован счетчик голосов и каждый осужденный мог знать, насколько он популярен, однако даже самый древний из них даже близко не приблизился к заветному проценту. Для тех, кто отчаялся, тоже был предложен выход: экспериментальная лаборатория нуждалась в добровольцах для исследований. Те, кто подписывал согласие на проведение исследований, отправлялись в лабораторию сроком от месяца до года. Сроки устанавливались индивидуально судьей в зависимости от обстоятельств совершенного осужденным преступления – все это на глазах у миллионов зрителей. Через отведенный срок из стен лаборатории выходили все те же кроткие смиренные люди, а может и не выходили – это уже не транслировалось. Толстяку вдруг подумалось, а те же ли самые люди выходят из исправительных учреждений? Допустим, что за последние десятилетия научились хорошо промывать мозги, но чтоб так успешно? Чтоб только единицы не смогли уцелеть в этой перерабатывающей системе? С одной стороны, клонирование явилось бы прекрасной альтернативой, с другой, создавать клона для каждого преступника – слишком накладно. Наверно. Если не задумываться о том, что теперь нет очередей на получение донорских органов. Хотя органы теперь выращивают, но это удовольствие – получить новый, созданный из своих же клеток орган – доступно пока только для состоятельных или власть имущих, для всех остальных есть донорские органы. Сами операции для граждан проводятся бесплатно, то есть оплачиваются из государственного бюджета. Платить должны только иностранцы, для них, к слову, существует очередь, но вроде искусственно созданная, и медицинские услуги весьма недешевы. Однако, окупают ли они клонирование? По мне, так легче на поток поставить создание отдельного органа, чем целого человека.