Люди безразличий

Размышляя над различиями среди двух партий подопытных, я обнаружил закономерность в присвоении номеров и пришел к выводу, что нумерация непоследовательна: часть номеров отсутствовала (как между партиями, так и во второй партии). Что же получается – имелись бракованные, не способные к обучению особи, и их утилизировали (какие неприятные ассоциации – сдали в утиль, как ненужный утюг или сломанный телевизор)? Или есть еще острова с наблюдателями? С Адой в роли наблюдателя? «Если не выйдешь замуж за Райхмана, что будешь делать? – Уеду туда, где меня никто не найдет. – Нет таких мест. – Уж поверь мне есть.» Я тогда только усмехнулся, но сейчас всерьез поверил, что Ада также разглядывает множественные мнимые отражения. Воспоминания стали насыщаться цветом, так что я уже мог различить как профессиональный акварелист до десяти миллионов оттенков. Но этого было мне недостаточно: мне хотелось пережить те же ощущения, услышать те же запахи. Вечерами я заваривал обжигающий черный чай, бросал взгляд на мониторы, чтоб убедиться, что не происходит ничего, что потребует от меня внимания, забирался с ногами на диван, прячась под шерстяной плед (в этот момент я чувствовал себя почти почитателем женских романов), закрывал глаза и переносился в лекторий, где она задумчиво смотрела на меловые каракули, где лучи оконного солнца, высветляя по контуру ее образ, попутно меняли цвет ее волос на огненно-рыжий, создавая у меня мимовольные навязчивые ассоциации с фениксом, возрождающимся из пепла. Я вспоминал, как сидя рядом с ней, хотел лишь одного – коснутся ее руки – о, это по-детски наивное желание – и в этот момент исчезали все звуки, все расплывалось и плавилось, люди переставали существовать – единственное, что оставалось реальным – это расстояние, которое отделяло меня от ставшей мифической Ады. Мне отчаянно не хотелось, чтобы она заметила какое-то движение с моей стороны, чтобы мой интерес стал выведанным: дотронулся будто случайно и тут же отпрянул, но в это мгновение во мне зажигалось мое собственное солнце в этом пресловутом сплетении. И до конца лекции я сидел опьяненный и разморенный – весь мир превращался в сосредоточение светопронзающих лучей. Бывало, я делал вид, что по-дружески кладу ей руку на плечо. Нет, клал-то на самом деле, но делал вид, что это обыденное телодвижение (напускное безразличие выдавало важность этого действия, и я пару раз, как мне казалось, был пойман с поличным – уловил огоньки насмешки в ее глазах). Вспоминал, как в мечтах представлял себя героем кассовых фильмов – наивно – спасающим свою Мэри-Джейн, а на деле ожидал первого шага от Ады – наивно и стыдно – не тогда, сейчас. Вспоминал, что и раньше – еще учась в институте – придумывал альтернативные концовки нашим почти ежедневным встречам: вот сегодня, к примеру, четыре пары и на последнюю лекцию по социальной статистике она не пришла – сбежала с друзьями в кино, но я закрываю глаза, и вот она уже рядом и просит запасную ручку, заглядывает в мои записи, то и дело, иногда слишком резко, дергая за конспект, мгновение – и она идет со мной по лестнице, а теперь мы уже на улице стоим на остановке, и я все это время держу ее за руку, ощущая тепло ее тонких пальцев, но через несколько минут она уже в автобусе, смотрит сквозь мутное стекло, прижимая к нему свою белую ладонь, а, к черту, вот мы вместе едем на автобусе, она придавлена ко мне уставшей толпой, и в этот момент я так благодарен всем за нудный и трудный восьмичасовой рабочий день и за вынужденные объятия, сейчас мы опять на той же лекции, но в этот раз Ада, не стесняясь преподавателя, кладет мне голову на плечо, закрывает глаза, и я не отрываясь смотрю на ее трепещущие угольные ресницы. Воспоминания превращаются в калейдоскоп: аудитория-библиотека-дом-улица-рука-взгляд–прикосновение-дыхание-мгновение-неуловимость. Ада. Недостижимая. Одна.