Люди безразличий

А интересно, можно ли вырастить мозг? Или напечатать? Или как там вообще это все сейчас производят? Про сердце слышал, про печень, почки, селезенку, легкие, а про мозг даже никогда не задумывался. Вот голову пересаживали, это да, от одного человека другому. Но это когда еще было. А вот чтобы только мозг? Например, для исправления. Попался гражданин на краже. Пожалте новые мозги – перезагрузись – и идет такой человек махать метлой с блаженной улыбкой, или высказался грубо, например, против Единой Партии – вот тебе новый мозг, в следующий раз думать будешь, что говорить… в шахте. Хотя если против партии, тут и нового человека вырастить не жалко. Ох, вот оно что! А так, если помечтать, очень удобно – вырастил себе новое тело, пересадил туда свой мозг – и вот она – вечная жизнь. Кстати, сколько может просуществовать мозг? Насколько знаю, до сих пор остается загадкой, как хранятся воспоминания, но если удастся разгадать ее, то и операции могут не понадобиться. Наверняка только, это будет засекречено. Или было. На этом толстяк снова погрузился в чтение. Герман, однако, писал совсем про другое: он мечтал, что встретит свою Аду среди себе подобных – «где меня никто не найдет»: единственная возможность скрыться в наше время – спрятаться на виду, среди своих отражений. Обманывается, заключил толстяк. Любопытно то, что как Герман не был до конца уверен в своей правоте, так и журналист сомневался – сомневался и в том, что влюбленный наблюдатель не прав, и в том, что это все происходит в реальности, а главное – происходит в реальности с ним.

Здраво рассуждая, можно прийти к выводу, что Ада никак не могла оказаться в первой партии: выбирая между тем, чтобы погибнуть здесь на острове, и тем, чтобы раскрыть себя, каждый здравомыслящий человек (а Герман не сомневался, что Ада была здравомыслящим человеком) предпочтет второй вариант, а может быть, если б она знала, что за экспериментом наблюдаю я, то раскрыла бы себя, даже не будь каких-либо угроз. А, впрочем, она может и не знать. Или знать не точно, то есть догадываться. Но тогда я бы на ее месте, если б была хоть малейшая надежда на знакомого наблюдателя, постарался бы как-то намекнуть, как-нибудь выделиться, сделать что-то такое, чтобы стало понятно, что на острове не клон, а самый настоящий подлинник – Ада. Вторая партия вполне могла ее скрывать, и я принялся с чрезвычайным рвением, забросив ставшие для меня неважными все остальные дела, которые раньше приносили мне удовольствие (о чем я? Дела? У меня было только одно такое занятие – чтение), наблюдать за моими почти родными людьми.

Жизнь на острове показалась мне скучной, серой, неинтересной. Я даже попытался придумать сравнение, но перед глазами будто застыла тарелка с манной кашей – видимо, прямо из подсознания. Жизнь скучна, как тарелка манной каши с комочками. Нет, комочки – это хоть какое-то разнообразие. Жизнь скучна, как тарелка манной каши без комочков. Сваренная на воде. Без масла. Без ложки. Неделю назад. Я наблюдал, как мои подопечные налаживали быт: из заботливо–заблаговременно сваленных бревен словно по инструкции Икеи, хранящейся в памяти каждого индивида, собирался сруб. Память настойчиво подсовывало мне слово «колыба» вместо «изба», но в отчетах я неизменно указывал, что строятся коттеджи, чем выводил отца из себя. Интересно, замечают ли они, что строят дома из деревьев, которые на острове не растут? Возможно, это тоже чья-то шутка, или сделано по недосмотру, или возможно, что кому-то из руководства принадлежит фабрика по производству деревянных домов, последний вариант самый вероятный, к слову. Островитянам, кстати, любезно предоставили лодки, которые в месте их настоящего обитания тоже не растут. Я лишь усмехался про себя, но, с другой стороны, моим людям просто некому задать вопросы.