Люди и измы. К истории авангарда

Общепризнано, что самыми светлыми, эмоционально притягательными образами в творчестве Серова навсегда остались его ранние «Девочка с персиками» (1887) и «Девушка, освещенная солнцем» (1888, обе – ГТГ). Грабарь находил в них торжество чистой живописи, преимущественный интерес к решению колористических задач. Но нынешняя выставка высветила и другие аспекты этих шедевров. Не будучи психологическими портретами в строгом смысле слова, они обозначают какую-то важную грань отношения Серова к человеку. И прежде всего – совершенно иное понимание образа женщины, чем в «светских» портретах. Подросток Вера Мамонтова, юные Маша Симонович и Параша Мамонтова[263], другие модели Серова из числа близких ему людей – это совсем другие женщины, ведущие другой образ жизни, по-другому видящие свое предназначение. Как люди, мало занятые собой, они держатся естественно и безыскусно – не заметно ни желания показать себя с выгодной стороны, ни бессознательного кокетства, вообще ничего показного; даже обычная приветливая улыбка не играет на этих серьезных, спокойных лицах. И все же их прелесть неотразима, как и прелесть того строя жизни, вне которого трудно представить себе серовских героинь. Здесь живут непраздно и содержательно, независимо и уютно (Серов любил это слово), среди природы, в атмосфере небогатой усадьбы, куда не проникает столичная суета. Грабарь, говоря о «Девочке с персиками», вспоминал строки «Евгения Онегина» про полку книг и дикий сад[264]; любопытно, что полка книг, которой нет в «Девочке», через несколько лет появится в портрете повзрослевшей Маши Симонович («Портрет М. Я. Львовой», 1895, Музей Орсэ). Частные люди, они могут всегда оставаться собой, вне навязанной обществом роли; впрочем, Серова как художника не привлекает даже такая естественная женская роль, как роль матери. (Стоит мысленно закрыть недописанную фигурку ребенка в портрете Нади Дервиз, чтобы убедиться, что он меньше всего посвящен теме материнства.) Может показаться странным, что Серов ни разу не написал свою жену с младенцем, ведь этот сюжет судьба подбрасывала ему не раз[265]. Но чего здесь больше – органической стыдливости, сдержанности в проявлении чувств, вообще присущей художнику, или сознания того, что «вечные темы» исчерпали себя, превратились в общее место? Или, может быть, такой мотив для него чересчур «физиологичен»? Заметим, что в детских портретах Серов акцентирует вовсе не то, что вызывает привычное умиление (нежная детская плоть, наивная безмятежность и т. п.), а признаки формирующейся личности. Увлеченный чем-то Мика Морозов, Юра Серов, смотрящий невидящим взглядом, даже крошечная Лёля Дервиз глубоко серьезны, живут своей, недоступной взрослым внутренней жизнью – их внимание поглощено познанием мира. И Серов останавливает счастливое мгновение, когда в юное сознание еще не вторгся мир взрослых людей с его правилами и предрассудками.

Об одном произведении, примыкающем к описанной группе работ, нужно сказать особо.

Современники давно заметили, насколько необычен для Серова «Портрет Николая II (в тужурке)» (1900, ГТГ), который Эфрос охарактеризовал как написанный «ласковой кистью» образ «тихого, светловзорого мечтателя», а вместо объяснения причин такого отношения бросил: «Не все ли равно!»[266] Сегодня эта психологическая загадка разрешима. При первых встречах Николай Александрович, очевидно, произвел на художника чарующее впечатление простой манерой общения и личной скромностью, необычными при подобном статусе. В письме жене Серов, вообще не склонный к длинным описаниям, подробно рассказывает о разговоре с царем про С. И. Мамонтова и, в частности, отмечает: «Да, на мои слова, что в деле этом, как и вообще в коммерческих делах, я ничего не понимаю – он ответил – и я тоже ничего не понимаю <…>»[267]. Фразу эту Серов подчеркнул, и понятно почему: в то время так не говорил (и сегодня не скажет) не только император и вообще правитель, но даже чиновник средней руки! Но это не помешало художнику через пять лет нарисовать безжалостную карикатуру на Николая II. Сущность этого человека, то, каким он был в частной жизни и как сыграл свою историческую роль, Серов понял и выразил поразительно точно.