Людмила

От Шастова железная дорога забирала вправо, вдоль горной цепи, огибавшей обширный, впрочем, невидимый отсюда залив, побережье которого за последние два десятилетия было густо застроено небольшими курортными городами и поселками; скрытыми в глубине парков правительственными дачами и отдельными принадлежащими различным ведомствам и министерствам санаториями с их спортивными площадками, теннисными кортами и огороженными песчаными пляжами. Здесь пейзаж был живописней и богаче растительностью, но сейчас по обе стороны плавно несущегося поезда видны были только крутые темно-зеленые склоны, изредка прерывающиеся меловым или красно-бурым срезом. В этих местах добывали известняк и гранит, а дальше, за перевалом, находились огромные карьеры урановых разработок. Возможно, именно урану и была обязана своей живительной силой знаменитая на весь мир гальтская минеральная вода.

С внезапным грохотом мы ворвались в длинный пробитый в песчанике тоннель, и в темноте стала особенно полновесной громыхающая тяжесть поезда. Инстинктивно сжавшись, я ждал конца коридора в течение бесконечно длинных секунд, как в детстве, когда, соревнуясь с Прокофьевым, нырнув, я обнимал под водой поросшую осклизлым черным мхом бетонную сваю разрушенной немцами пристани, и считая и против воли ускоряя счет, выжимал последний воздух из легких, чтобы, выгадав еще несколько секунд, в конце концов выскочить на поверхность как поплавок и, отдышавшись, с разочарованием узнать, как на самом деле недолго длилась моя бесконечность. Вылетели, и вместе с ярким днем в уши ударила полная тишина, такая, что не было слышно даже стука колес; но скоро издалека с тонким, нарастающим, отчаянным криком налетел встречный товарняк, загремел, замелькал короткими вспышками просветов между смазанными серо-коричневыми звеньями и когда промчался и исчез, на несколько мгновений опять наступила тишина. И здесь наконец поползли мимо окна вечные, знакомые с раннего детства пейзажи. Горы теперь отступили, и только ряд поросших кустарником склонов тянулся по правую сторону поезда — по левую совсем полого они переходили в сухую каменистую долину, посреди которой параллельно железной дороге, вся в непрестанно меняющихся бликах, бежала среди белых камней мелкая и широкая горная речка. За ней кое-где, то ближе, то дальше, попадались небольшие группки раскидистых деревьев, может быть вязов, еще дальше, по вершине невысокого прибрежного взгорья — длинный частокол островерхих кипарисов, как будто за ними уже ничего не было. Речка и долина понемногу отдалялись от нас, а поезд медленно и натужно поднимался теперь в гору, и вдруг в разорванной цепи кипарисов ярко, как серебряная фольга, сверкнуло море. Ненадолго — здесь железная дорога плавной дугой снова уходила между гор, но уже не таких тесных, а раскинувшихся вокруг широкими лесистыми склонами. Замелькали небольшие станции с врезанными в склоны вокзалами из золотистого искрошившегося известняка, построенные в начале века частными владельцами больших дачных участков и до сих пор носившие их имена: Хлудово, Чухонцево, Генеральское. Здесь когда-то специально для них останавливались поезда — но уже во времена моего детства это была пригородная зона. Наконец, на этот раз внизу, под горой, снова показалось море, но отсюда уже не сверкающее, как фольга, а кобальтово-синее с сиреневой дымкой по всему горизонту. Некоторое время мы, казалось, очень медленно продвигались вдоль обрыва. Там, внизу, по берегу, видна была узкая, повторяющая все изгибы и бухточки белая каемка песчаного пляжа, потом море опять скрылось за невысокой горой; то здесь, то там по дороге, на склонах среди деревьев и кустарника стали попадаться небольшие огороженные каменными стенками и решетками затейливые особнячки. После Первой Колонии, которую я не узнал из-за нового выстроенного в виде ребристой коробки вокзала, дорога пошла под уклон, и поезд, притормаживая, отчего перестала чувствоваться его тяжелая инерция, стал спускаться в глубокую гальтскую, впадину. Я увидел старое Немецкое кладбище, сохранившееся до сих пор, среди фруктовых садов маленькие домики Армянского Нью-Йорка, расположенного в три яруса над асфальтированным теперь серпантином, многоэтажные блоки вновь застроенной Нахаловки. Внизу состав, как бы высвобождая накопившуюся инерцию, покатился свободней и тяжелей, и так медленно и гулко пронес меня по старому, переброшенному между двумя заросшими густым кустарником холмами мосту над Первомайской и Объездной, открыв обновленные, странно узнаваемые улицы, и за мостом под высокой озелененной насыпью, мимо железнодорожных строений и служб въехал на станцию и все медленнее и медленнее пошел вдоль высокого ровного перрона, пока бронзовая рука вокзального бога не остановила наш тяжелеющий ход.

2