Людмила Чурсина. Путь к себе

Следующей ролью стала, казалось бы, совершенно необычная Пифия в трагедии «Орестея» Эсхила, поставленной Петером Штайном на сцене Театра Армии. Чтобы сыграть эту роль, пришлось приложить немалые усилия — и не только Людмиле Чурсиной, но и двум другим звездам Театра Армии, Алине Покровской и Ларисе Голубкиной. Это они отправились к министру обороны Д. Язову «пробивать» грандиозный проект немецкого режиссера, популярного во всем мире. Министр обороны никак не хотел того, чтобы привычную афишу подведомственного ему театра, состоявшую из пьес, так или иначе связанных с военной тематикой или представлявших собой мировую классику, пополнила древнегреческая трагедия, да еще и в постановке Петера Штайна. Но, как писала Светлана Хохрякова, «первые красавицы театра добились своего. Штайн приехал, а Чурсина участвовала в его „Орестее“». Причем — не в какой-то из главных ролей, а в важной, серьезной, но все-таки, по сути, эпизодической роли Пифии, которую актрисе удалось возвести в разряд основных своей пластикой, голосом яркого и сильного диапазона, самим отношением к роли пророчицы, знающей все наперед, предупреждающей о ходе грядущих событий и… как все пророчицы всех времен и народов не услышанной, не понятой…

Спустя год после премьеры «Орестеи» переводчик текста Эсхила с немецкого языка на русский, писал о работе Петера Штайна, которая на первых репетициях нередко вызывала у артистов недоумение и даже легкое недовольство. Для исполнителей центральных (пусть и совсем небольших) ролей все было яснее, а вот Хор потребовал немалых усилий и от режиссера, и от артистов, которым надлежало найти нечто свое, личное в каждом из персонажей.

«В критике на штайновский спектакль, — писал Борис Шекасюк, — не раз отмечалось, что хоры в „Орестее“ удивительны и неповторимы, что это находка режиссера, оправдывающая все огрехи и промахи спектакля, что Штайн создал замечательную гигантскую фреску, сравнимую разве что с творениями величайших мастеров прошлого. Позволю себе смелость утверждать, что ни с какими другими актерами этот опус не обрел бы такой формы и звучания, не имел бы такого успеха».

Здесь очень важно то, что в многочасовом спектакле были заняты артисты не только Театра Армии, но и других трупп — они работали слаженно, словно, действительно, создавали общую, единую фреску.

Людмила Чурсина занята была в третьей части спектакля, «Эвменидах» — самой политизированной, откровенно сатирической, вернее будет сказать, гротесковой, почти на уровне балагана. Эта часть неизменно вызывала горячее сочувствие и сомыслие зрителей, испытывавших, однако, порой неловкость от того, что ближе к финалу трагедии приходилось чаще смеяться, нежели замирать от ужаса творящегося.

Но любопытно отметил критик Андрей Якубовский в своей статье с многозначительным названием «Когда бы грек увидел наши игры…», опубликованной в «Независимой газете»: «Здесь досталось всем: и богам, и героям, и обывателям. И ухоженной респектабельной Пифии (Людмила Чурсина). И самовлюбленному плейбою Аполлону (Игорь Костолевский). И провинциальной дамочке… Афине (Елена Майорова). И до жути зловещим, но вовсе не страшным гротесковым Эвменидам. Круче же всего пришлось членам новоорганизованного ареопага».

Удивляться нечему: не так далек от нас 1994 год, когда «Орестея» Петера Штайна появилась в Москве, чтобы не помнить царящих умонастроений и живого отклика на любое политическое событие. В одном из интервью режиссер сам признавался, что третья часть, «Эвмениды», будет вызывать восторг зрительного зала, и оказался совершенно прав.

Но было бы несправедливо не отметить, что подобная роль досталась Людмиле Чурсиной едва ли не впервые — внешние «ухоженность и респектабельность» потребовали от актрисы достаточно глубокого погружения в те черты (гротеск!), которыми она если и пользовалась, то крайне редко (на моей памяти — уточню!), а потому должны были быть не «показными», не просто указующими на определенный момент в жизни общества, но оправданными. И, на мой взгляд, это удалось…

Все годы, что Людмила Алексеевна Чурсина играет на сцене Театра Армии, не прекращала она сниматься в кино. После окончания Щукинского училища потребовался жестокий выбор — или театр, или кино. Все три с лишним десятилетия, проведенных в Москве на подмостках, перед подобным выбором актрису не ставили. Во-первых, она была уже слишком известной после своих «звездных» киноролей; во-вторых, уже достаточно зарекомендовала себя как сильная театральная актриса; в-третьих, наконец, у Театра Армии существовала невымышленная потребность именно в такой актрисе, что доказали уже первые роли Людмилы Чурсиной.

Но порвать свои все более крепнущие связи с кинематографом актриса не смогла.

Или — не захотела.

Потому что и экран, несмотря на все те перемены, что диктовало и продолжает диктовать изменившееся время, нуждался в Людмиле Чурсиной.