Людовик XVI и Революция

Когда же аббат стал настаивать, Вольтер сказал:

— На сегодня вполне достаточно; не будем обагрять сцену кровью.

Он намекал на кровохарканье, которое было прекратилось, но могло возобновиться вследствие чересчур сильного волнения. Аббат Готье вернулся на другой день, получил требуемое заявление и исповедовал Вольтера.

Такое смирение фернейского патриарха чрезвычайно удивило всех. Вся философская секта пребывала в возбуждении, и кое-где даже слышался ропот против верховного жреца безбожия.

Об этих недовольных доложили Вольтеру.

— Пусть они проваливают, — сказал он. — Будь я на берегах Ганга, мне пришлось бы умирать, держась за хвост коровы.

В течение нескольких дней все разговоры в Париже велись лишь об исповедовавшемся Вольтере и его исповеднике, и по поводу этой неожиданной исповеди было сочинено множество песенок.

На другой день репетиции «Ирины» возобновились.

Тем временем готовилось торжественное событие другого сорта: речь шла о том, чтобы принять Вольтера в масонскую ложу Девяти сестер.

Вольтер подготовился к двум этим апофеозам — литературному и масонскому, — заказав себе парадный придворный костюм, чего он не делал уже очень давно, стараясь снимать с себя домашний халат как можно реже. Наконец, в четверг 23 марта он облачился в новый наряд.

Пребывание г-на де Вольтера во французской столице было настолько важным событием для парижан, что Башомон сохранил для нас все подробности этого наряда:

«В четверг г-н де Вольтер впервые со времени своего пребывания здесь появился в парадном платье. На нем был красный камзол, подбитый мехом горностая, и огромный парик, какой носили во времена Людовика XIV, черный и ненапудренный; его длинное и исхудалое лицо настолько утопало в этом парике, что видны были лишь два его глаза, сверкавшие, словно карбункулы.

Он нахлобучил на себя красную квадратную шапочку в форме короны, непонятно как державшуюся на голове, а в руке держал небольшую трость с изогнутой рукоятью, и парижская публика, не привыкшая видеть его в таком нелепом одеянии, изрядно потешалась. Этот странный человек явно не хочет иметь ничего общего с обычными людьми».

Тем не менее премьера «Ирины» близилась, и требования автора стали проявляться весьма необычным образом. Сердясь на короля, единственного человека во Франции, нисколько не взволнованного приездом старого философа в столицу, Вольтер пожелал, чтобы вместо обычной формулировки «Французские ординарные актеры короля представят сегодня и т. д.» на афишах было написано всего-навсего «Французский театр представит…».

Моле явился от имени труппы к умирающему, чтобы объяснить ему, что такое изменение не в ее власти. Но, зная цель визита актера, Вольтер не пожелал даже принять его.

Лишь г-жа Дени, племянница Вольтера, сумела заставить его прислушаться к этим доводам.

Вольтер, как мы уже говорили, был предметом всех разговоров. Газеты приводили малейшие подробности, имевшие отношение к этому великому человеку. Пятнадцатого марта всех занимала ссора, случившаяся у него с торговцем постельными принадлежностями, которого он заставил проделать целое льё, чтобы купить у него одеяло для своей сиделки; однако торговец и поэт не смогли договориться: торговец хотел получить семнадцать франков за свое одеяло, а Вольтер уперся и давал за него лишь пятнадцать. В итоге торговец вышел от Вольтера разъяренный и своими криками «Ну и скупердяй!» собрал у его дверей всех, кто толпился на набережной.

Вольтер, как известно, был миллионером.

На другой день случилось приключение более веселое, а главное, более непристойное, также ставшее темой разговоров парижан.

Госпожа де Ла Вильменю, старая знакомая г-на де Вольтера, пришла повидать его и, поскольку он уже вполне выздоровел, добилась милости проникнуть к нему. Оставаясь кокеткой, несмотря на свои пятьдесят лет, г-жа де Ла Вильменю, даже Вольтера уверявшая в том, что ей всего тридцать девять, была одета в платье с глубоким вырезом, оставлявшее ее грудь настолько открытой, что эта нагота, скорее всего поневоле, привлекла взгляд Вольтера. Госпожа де Ла Вильменю перехватила этот взгляд и, пытаясь покраснеть, промолвила:

— О, господин философ, выходит, вы еще подумываете об этих маленьких плутовках?

— Ах, сударыня! — со вздохом, неспособным обмануть никого, кроме кокетки, воскликнул Вольтер.

— Ну и что вы о них скажете?