Ло. Лётная школа

Я умею делать минет. Знаю массу разных штук. Меня специально учили. Не знала только, что это жутко приятное занятие. Всегда считала, что главное здесь техника: знание нужных точек, ловкий язык, правильное дыхание, контроль обоняния и рвотного рефлекса. Максим снова сотворил чудо своей белой сиренью. Оргазм накрыл меня одновременно с его громким стоном и горячими толчками спермы во рту. Я чуть не захлебнулась, позабыв дышать. Закашлялась, засмеялась и расплакалась.

— Запей, дурачок, — он притянул меня на грудь, усадил на колени и поднес ко рту бокал. Игристое вино. Холодное и сладкое.

Зубы стучали о край. Слезы катились по щекам. Я стала жуткой ревой с тех пор, как превратилась в парня. Да я за всю предыдущую жизнь столько воды не налила, как за эти суровые три месяца. Максим целовал тихонько в лоб. Благодарно и нежно. От него ко мне шла бесконечная нежность, бездонная, в ней хотелось утонуть или уснуть. Он словно твердил беззвучно «люблю» или сглаз поцелуями снимал. Как тогда в клетке. Там тоже был рассвет, и Макс держал в руках и касался губами лба. Люблю? Я?

— Ну что, убедился? Эта подлая тварь подставит любую дыру, лишь бы ты трахал, — раздался знакомый голос. Охотник за моей несчастной башкой выступил из тайной щели в стене. Чертов замок! — А ты здорово его приручил, Кей! Снимаю шляпу. Все-таки совать член в пасть людоеду — это надо смелость иметь. Я за свою жизнь не рискнул ни разу.

— Дед, уйди, — не размыкая рук, сказал барон. — как друга прошу, дай нам договорить.

— У тебя четверть часа и не забудь то, что обещал, — Отто Кей-Мерер прошел тяжелым шагом мимо нашей слепленной парочки в кресле.

— Что ты обещал? — я крепче обняла Максима за талию. Размазывала соленые слезы по горячей твердой груди. Плоские соски смешно задевали замученную кожу губ. Хотелось еще.

— Порвать с тобой, — он отвернулся, — раз и навсегда.

Я пыталась найти его рот, но он не позволял, убирая лицо. Тогда я просто целовала его куда придется.

— Но ты ведь этого не сделаешь, правда? Ты ведь останешься со мной? И спасешь? Да? Макс, не молчи.

Он подставлял себя и молчал.

— Дай мне руку, — сказала я. Все. Хватит. Он знает, что я зверь. Пусть уж узнает последнее. — Дай.

Я взяла его ладонь и хотела прижать к себе в известном месте. Мечтала обойтись без слов. Макс дернулся как от ожога. Сразу встал, уронил меня с колен на пол, отошел к окну. Руки скрестил на груди, отдаляясь.

— Я не могу, прости. Брезгую. Я понял. Я никогда не смогу относиться к тебе нормально. По-человечески. Ты пойми, дурачок, ничего не выйдет. Твое происхождение неприемлимо, позорно. Хомо верус — это некуда падать, это бесчестье, оскорбление моей семьи, — барон обхватил себя за плечи. Стоял спиной к свету, лица не разобрать. Но слова лепил уверенно, как пощечины и бросал в меня: — и еще это между нами, не знаю, как назвать. Бред, блажь, похоть! Дед прав: мне нужны здоровые отношения со здоровой женщиной расы людей!

Не подошел, не подал мне руку, чтобы помочь подняться. Наоборот, сделал шаг назад и уперся спиной в подоконник. Я наступила коленками на подол, большой ворот треснул, потом длинные рукава зацепились за что-то и запутали меня в широкой рубахе окончательно. Я уродливо барахталась на ковре, а Макс стоял и смотрел.

— Да что б он умер, твой дед! Вместе со своими угрозами! Ты мне в любви клялся, барон! Ты! Еще суток не прошло! Ты лживая скотина! Ты меня в лоб целовал, вот только что! Тут, на этом самом месте. Ты любишь меня, я знаю, я чую! — я выговаривала ответную речь громко, отчаянно, глупо и сразу жалела об этом. В финале не выдержала, заревела в голос, потеряла лицо окончательно и никому не нужно: — я, конечно, позорная тварь и хомо верус, а ты просто трус, Кей-Мерер! Трус!

Он отшатнулся, словно прилетела отдача в лицо. Протянул руку, потом отдернул. Развернулся и быстро пошел прочь.

— Макс! — я закричала. И снова: — Макс! Прости! Не уходи! Не бросай меня, ты не можешь…

Упала лицом в ковер. Он душил чертовой сиренью. Ею провонял весь гребаный мир.

— Вставай, дите, пойдем, — вчерашний старик поднимал меня на ноги с неожиданной силой. Поддерживал за плечи и приговаривал: — пойдем, пойдем, здесь нельзя плакать, нельзя…

* * *

ГЛАВА 18. Первым делом самолеты

Прикуешь меня однажды — позор тебе, прикуешь меня дважды — позор мне. Эту дурацкую присказку в приюте, где я выросла, знали все. Никому там не удавалось сыграть со мной одну и ту же веселенькую шуточку по второму кругу. Не бывало раньше, не сделается и теперь.

Нет любви. И не надо!

До выпуска осталось три недели. Прозорливые предсказания многочисленных умников сбылись: курс обучения в Школе сократили. Наземные отделения это не коснулось, только летчики впахивали ежедневно по шесть часов летной практики плюс четыре часа теории.

Барон уехал с обожаемым дедом в Столицу. Вероника вернулась к дружбе с Эспозито.

— Дает? — я пошло ухмылялась, дымя сигаретой.

Я переставила кровать ближе к окну. Валялась теперь на белом покрывале прямо в сапогах, закинув ноги на спинку. Моя комната, как хочу, так и живу.