Ломая печати

Лежала она у мутной Литавицы, в низине, и вели к ней три дороги, что уже само по себе было скверно. С юга, откуда могли нагрянуть немцы, она распахивалась вся, точно золотые ворота. И именно там торчали эти невзрачные цыганские хибарки. Над ними на горе высился костел с кладбищем, а за ним тянулись по косогору полосы угодий, окаймленные на гребнях гор лесами.

Капитан покачал головой… Не лучшее место для обороны.

А народу толпилось тьма-тьмущая! Солдат, отходивших от венгерской границы. Телег, стонавших под грузом и спешивших на север.

— Скопище поболее, чем в день Шимона Юды, когда здесь бывает ярмарка, — говорили сеноградцы.

Однако приказа отступать дальше капитан не получил. А это значило оставаться на месте и поступать так, как положено командирам в подобной ситуации.

Прежде всего следовало собрать людей, рассеянных по всей округе. Бойцы Пейра находились в деревне Немце, Лафуркад нес патрульную службу у главной дороги, Ашере аж в самом Пренчове. Надо всех стянуть в Сеноград.

Они с Лацко разработали план обороны. Распорядок дня. Подобрали пароли. Расставили патрули, где словацкие, где французские. На дороге от Крупины, у часовни, установили второй пулемет.

Когда пожалуют немцы? Откуда?

Они налетели с грохотом. Как буря. Раньше, чем их ожидали. Всего через два дня.

И не пешим порядком. И даже не на лошадях, велосипедах, мотоциклах, машинах, как обычно. Ворвались с трех сторон на танках, бронемашинах, вооруженные пулеметами, смели патрули, разнесли в пух и прах все, что попалось на пути, уничтожили сопротивлявшихся, раздавили гусеницами живое и неживое.

Разве одолеешь такую железную лавину автоматами, пулеметами, пистолетами и одним-единственным противотанковым ружьем? В селе, по самые крыши набитом беженцами, детьми, женщинами, стариками? Кто возьмет на свою совесть кровопролитие, если начнется настоящий бой? Лацко? Де Ланнурьен?

Не оставалось ничего иного, как отступить.

В ложбине возник солдатик с поврежденной рукой, и по мере того, как он приближался, яснее вырисовывались руки, ноги, винтовка, потом уже можно было различить зеленый цвет формы, сапоги, головной убор, походку, лицо.

— Немцев там нет. Пойдемте, — радостно кивал солдат-лацковец. — Деревня называется Дольны Тисовник.

Они спустились вниз. Нашли почту. Телефонная связь действовала. Им сказали, что французы в Детве. Позвонили туда, сообщили, что живы. Вечером были уже у своих.

Первым примчался штабной писарь.

— Гляди! Долго жить будешь! — Он показал ей исписанный лист бумаги, на котором перечеркнул ее имя.

— Что за чушь? Что за список? — удивлялась она.

— Раненые, пропавшие без вести и убитые.

— Я ведь не убита, я жива! — возмутилась она.

— Конечно. Но числилась среди пропавших без вести. А ты — вот она. Поэтому будешь жить долго. — Он попробовал улыбнуться, но улыбка получилась горькой.

Она взяла у него из рук бумагу.

В списке, датированном 20 октября 1944 года, кроме зачеркнутых имен командира и ее, оставалось восемь убитых, Карол и Людовит Мельцеры, девятнадцати и двадцати лет, кремницкие рабочие.

Йозеф Повожан, шахтер двадцати одного года из Горной Веси.

Марсель Реймон, тридцатитрехлетний француз из Талланда.

Неизвестный партизан.

— Что за неизвестный? — спросила она.

— Говорят, советский. Нашли его, раненного, на краю деревни. Приказали крестьянину съездить за ним и привезти к дому священника. Узнав, что это русский, немцы тут же убили его. Очередью из автомата, прямо в грудь. Изверги! — сказал писарь и сплюнул. — А вообще, Альбинка, здорово, что ты вернулась. Мы уж прямо не знали, как быть с ранеными, — жаловался писарь.

— Где они? — очнулась она от мыслей.

— В разных местах. Здесь в первом доме лежит Леманн.

— Лейтенант?

— Ага. В ногу угодило.

Раненый лежал на постели, у него был жар, бедро стягивал неловко наложенный бинт, пропитанный кровью. Он было приподнялся, но тут же рухнул на подушку, болезненно сжав зубы.

— Альбина, как хорошо, что вы живы. Мы все так боялись за вас, — сказал он.

— Ну-ка покажите ногу, лейтенант! — приказала она ему.

— Здорово меня задело.

— Здорово! — покачал головой Пикар. — А потом пять километров топал пешком.

Она сделала ему перевязку.

— Что вы скажете? — Он не спускал с нее глаз.

— Кость не задета, это хорошо. Но ногу надо показать врачам.

— А воевать смогу?

— О, еще навоюетесь, — успокоила она.

В соседнем доме стонал Коссар. Тот самый паренек, что недавно пришел из Дубницы. Ногу прошило автоматной очередью. Она перевязала и его.

— Ну что с ними? — спрашивали командиры.

— Леманна надо немедленно везти в Зволен, если госпиталь еще работает. Быть может, его немедля переправят через линию фронта. И Коссара тоже. Плохи его дела, — вздохнула она.

Резкий порыв ветра ударил в окна. Дождь хлестал по стеклам.

А ведь еще утром, как только раздался первый выстрел, подумала, что будет дождь. А потом обнаружила, что в этих топях, лужах, воде и грязи у нее прохудилась туфля. Словно потерянная, вглядывалась Альбина в это непогодье.

Что же впереди?

Твердо знала она лишь одно: впереди будут только бои.

«Г»