Читаем Лоскутная философия (СИ) полностью

Мы живём так, как мыслим. Если воюем и убиваем, лжём, подличаем - значит мыслим войну, смерть, подлости больше, чем остальное. Рознь - в сущности человека, в мыслях его, в воззрениях, в утверждении зла с добром. Человек есть лицо войны, её форма и претворенье.


92

Что меня манит странное? Взять "добро" или "зло". Что "зло" и "добро"? Я видел их? Нет, не видел. А меж тем видели их почти все. На шоу, несть им числа, и в буднях с пеной у рта доказывают своё "добро" и готовы внушать его оппонентам (ясно что "злым") насилием (см. "добро с кулаками"). Ишь ты, запал какой! Для чего битвы с призраком? Ведь сказала патристика, что "зла" нет. Христиане, верим патристике? "Зло" не есть самосуще - вот лейтмотив её. Это как бы нехватка меры "добра".

"Добра", кстати, тоже нет, а есть чёс про "добро" и выдумки. Бог, источник патристики, чт'o сказал: что на свете всё "хорошо" (Быт. 1, 31), к тому ж запретил знать "зло" и "добро" вообще (Быт. 2, 16-17).

То есть их нет. Совсем. Ни "добра" и ни "зла". Есть данность. И поразительно, что, забыв её, люди бьются за домыслы относительно "зла-добра" и деянья ради сих домыслов.


93

Мир гниёт и в нём нет надежд. Мир пора отрицать. Ницшеанства тут мало. Нам коренной, титанический слом бы! Гуннов каких-нибудь и вандалов! Нам коренную Россию бы! Недоделали. В результате - вещное счастье, будь оно проклято... Может, чушь всё: Русь, мессианство? Может быть, главное - сикль библейский? Рубль, йена, доллар?


94

Мы вовне всех. Мы так живём, точно видели истину и ничто вокруг нам уже не в пример. Мы истину видели? Где? в Евангельи? Много там о любви, прощении и незлобии. Но ведь мир-то иной. Иное всё. Как нам жить, чтоб и Богу, и миру, если Бог "не от мира" есмь? Мы загадочно сердцем нашим в раю и судить должны как попавшие в хлев судили б от чистого... Но нельзя судить: Бог изгнал прародителей за суд истины "злом" с "добром". И Христос велел не судить. Велеть-то велел - да сгинул.


95

Всяк ценен в мере, в коей заслуживает знак вечности. Парафраз из Ф. Ницше.


96

Не сплю с Рождества, - с него не живу по-прежнему... Что испытывал Бог, бывший вечно (стало быть, и до Собственного Рождества, как я до болезни) и изменивший вдруг Сам Себя входом в мир, как и я изменён болезнью? Он появлялся в мир, когда я уходил. Рождался судить мир - я ж судил его вырождением. Мы поэтому родились день в день: Бог в зло - а я вон из зла (значит, в истину?). И вот в этом миру, из какого исчезну, где прожил много, я, как младенец, не разумею вдруг ничего почти, ни к чему не могу приложить свой опыт. И до-рождественского меня не избыть пока новому, неизвестному, кем я стал.


97

Не посылается лишь тебе. Жизнь, шанс проявить себя, синекура изрядная - сразу всем. Но из них кто-то всех упреждает. Раз, третий, пятый взял кто-то первым - и олигархом стал. Прочие? Их беда: ведь давалось на равных, подсуетились бы... Подыми я сикль - и моя жизнь не так пошла б, по-иному, а, как я бедствовал, то от худшего к лучшему; взбогател бы вдруг, преисполнился целями.

Я не поднял сикль. Вот каков я. Все мы такие: род мой, дед, прадеды. В нас - заскок слыть духовными, бескорыстными, с принципами, мол, этики, хоть нам жуть нужны доллары, и поболее. Масса их нам нужна! и собственность: мы хотим быть чиновными и имущими. Но мы страшно больны, чада догм о "добре" и о "зле" и "нравственном". В результате мы нищи.


98

Если я жив на вид, то затем что я думаю, мысль творю. Я вне мысли отсутствую, мертвен. И не болезнь казнит, но я мёртв, ибо сил и желаний жить нет. Нет - чувств... Умел ли я жить вообще? Я в стадии перетянутых струн, лишь лопнуть. Так, во фрустрации стережа смерть тела, мыслями я игрался в жизнь, делал вид, что живой-де. Ёрничал. Я вник в тайну, что и не жить уж можно, быть неживым почти - а и будто бы жить притом, стоит лишь сознавать. Вот так. Чужесть жизни сознанию вскрыл я, выяснив: в жизни мёртв почти, я, загадочно, в мысли жив ещё, почему и не труп. Мысли даже мощней в больном. Оттого мне пришло: а не мысли тот вирус, кой, паразитствуя на живом, жизнь губит? Вспомнится детство в роскоши чувств - и видится, что сейчас ты без чувств не вполне живой, а лишь есмь умом; что враждебна мысль жизни, паразитична, ибо является, лишь пожрав жизнь. Попросту, мысль мертвит; и хвалёный "разумный" наш выбор - страшен. Да и Сам Бог, клянясь: "Я есмь Жизнь", - Бог, в Кого только верить, ибо абсурден Бог, Сам кладёт рамки разуму, постижимый лишь тайной. Стало быть, мысль - безжизненна? Полумертвие, значит, звать homo sapiens?


99

Мысль. Христос был гносеологией с онтологией. Христианство - психическая терапия.


100

Плебс, добродетельный, благонравный, твёрдо держащийся догм и норм, то есть спёртый моральным грузом, думает о бессмертии? Вот те на! Законфузится он в бессмертии, покраснеет, как мак, со стыда сгорит, ведь за гробом жуть аморально. Все там раздетые, обнажённые до своих тайных мест. Там высшие моют пол низшим, пигалиц чтят как старцев; там убийц ценят; шлюхи там лучше девственных девственниц, а Иуда там в славе. Там нравы Бога, а не людские.


101

Перейти на страницу:

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
12 великих трагедий
12 великих трагедий

Книга «12 великих трагедий» – уникальное издание, позволяющее ознакомиться с самыми знаковыми произведениями в истории мировой драматургии, вышедшими из-под пера выдающихся мастеров жанра.Многие пьесы, включенные в книгу, посвящены реальным историческим персонажам и событиям, однако они творчески переосмыслены и обогащены благодаря оригинальным авторским интерпретациям.Книга включает произведения, созданные со времен греческой античности до начала прошлого века, поэтому внимательные читатели не только насладятся сюжетом пьес, но и увидят основные этапы эволюции драматического и сценаристского искусства.

Александр Николаевич Островский , Иоганн Вольфганг фон Гёте , Оскар Уайльд , Педро Кальдерон , Фридрих Иоганн Кристоф Шиллер

Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги