Читаем Лоскутная философия (СИ) полностью

Человек - скол Единого; цель его - возвратиться, слиться с Единым. Вот зов Плотина, страстный, надрывный: "Следуем в дорогое отечество! А отечество наше там, из чего мы пришли, там отец наш". Чтобы попасть назад в "сверхприроду", надо мышлением выйти в уровень восприятий идей, а вслед за тем "изойти из себя" в экстазе. Мыслям Плотина близки концепты Сorpus Areopagiticum, перла ранней патристики, костяка богословия и монашеских подвигов. Духовидческим творчеством Плотин создал сказку о рае, пусть философскую. Ум его был божествен; он жил возвышенным, ненавидя, кстати уж, свою плоть. Он знал: здесь, в миру, мы все в "кожаных ризах", там, в раю, будем д'yхами.


168

Есть в соц. сетях род пошлых корыстных шавок, этаких предводительш, чьё дело первыми обсык'aть великое, о каком эти шавки не смыслят и на которое сходный сброд задирает вслед лапы с казовым рвеньем.


169

В. Набоков, хоть и талантлив, тронуло это - то, что про "девочку". В этом всем нам нужда. Жизнь - в девочках, в девственном. В Бельгии... я там жил с одной, но вернулся, к русским вагинам. Ей нынче двадцать... М'aргерит... А тогда я бы умер с ней!.. Девочки - рай, эдем... и вдруг - бабы корыстные... В них душа моя, в девочках. Может быть, я без них был бы Гейтс, а на них - растратился... О, как знаю их!


Сидела девочка, почти что не дыша,

и в синем космосе плыла её душа.

Там где-то есть волшебный райский лес...

там дружат бог и самый злобный бес...

там волк не ест ягнёнка, а милует...

там принц о ней вздыхает и тоскует.

Потом садится принц на космолёт -

и к ней стремит любовный свой полёт...


170

Истина не должна быть умной, весёлой. Что за весёлость или же умность, скажем, в голгофских ужасах истины?

Факт, что истине при её появлении в мире дадено маяться. Оттого в человечьей культуре массы весёлых умных безделок, истин же мало. Ибо накладно.


171

Жизнь моя пронеслась в клочках от рождения до рутины последних, предродовых мук смерти, целящей породить меня. Смерть рожает, как жизнь, - но в гроб. Вспомнил сверстников, коих нет. Прошло всё... Я зарыдал в тоске; приступ смял меня. Но девятый вал истерии, самый, казалось бы, страшный, начал спокойствие. Девять плачей снесли меня - и покинули. Здравствуй, Моцарт!


172

В мире, где о дерьме спор чаще, чем о достойном, правит дерьмо, увы.


173

Изо всех есть Один всегда перед Богом в каждом мгновеньи; мы все не значим или же значим по усмотрению. В нём, одном, обладающим качеством высших ценностей, упования наши. Мы все излишни - истинен он в развитии вплоть до Бога.

Он, этот некий, верует в странное. Например, в то, что разум наш нам не в прок; что из А в Б путь бесконечен разве что в логике, а в реальности А и Б суть одно; также в то, что лягушка, сбившая масло из молока в тазу, есть метафора всех нас порознь; что живущий с восчувствием одиночества должен этим гордиться: он дошёл до Олимпа, где и стоит один.

Вот его-то и видит Бог. Ибо кончился срок якшаний с родом Адама на языке его. С этих пор говорить нам будут губою, что вне "открытых, принципиальных, искренних, уважительных, доверительных" дискурсов, столь любезных творцам лживых истин и каковые, изрёк поэт, человечное, чересчур человечное, заводящее в область логики, - значит, вновь к "добрым" ценностям, сотворяющим ужасы.

Разум Бога недобр отнюдь, что постиг Один на Олимпе, ждущий божественных очистительных гроз.


174

Солнце низилось, крася речку, наст и ветвяный храм тысяч ив. Мириады цветков сияли, тронуты ветром, редкие - падали и, пока были в воздухе, искрились, но потом исчезали с их серебром в снегах. Остро пахло: пуховичками, почками и набухшей корою. Первое, что привносит в зимний хлад запах, - ивы, их велелепие: краснотал с черноталом понизу на косе, бредины в пятнах лишайников, белолоз с шелковистыми седоватыми листьями, вербы с толстыми, броненосными комлями, сходно вётлы с грустными прядями. Пало много чешуек - вербных особенных, колпачковых, вылитых из одной карей плёнки, что, разворочены серебристостью, вдруг срываются в снег и воды. Тёмная год почти, верба белится и ждёт Господа перед Пасхою.


175

Реалисты вещают жизненные новеллы, подлинные до чёртиков: типа, как кто-то бедный стал олигархом, вышел за принца, должность доходную получил плюс выиграл в лотерею...

Но есть другие, странные личности. Умолчим о фантастах, что хвалят в сказочных небывалых стихиях вещи земные (вроде, как рыцарь с Арктура, свергнувши Лихо, спас королеву с Кассиопеи). Хвалят земное - хвалят для денег и популярности; массам нужно своё, реальное, отдающее свинским хлевом. Мы не о них сейчас. Речь пойдёт о других, вещающих отвлечённости. Вот как Юм, кто помыслил, что человек получает, мол, удовольствие от свершения добрых действий; что нам присуще чувство симпатии, тяги к ближнему. Человек, мнил Юм, сострадателен, толерантен к чуждому стилю мыслей, рад принять постороннюю точку зрения, заражается чувствами, болью ближнего... Юм! Безумец! Чары напрасны! Двести лет речи, схожей с заклятьем, - а заразился кто?

Перейти на страницу:

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
12 великих трагедий
12 великих трагедий

Книга «12 великих трагедий» – уникальное издание, позволяющее ознакомиться с самыми знаковыми произведениями в истории мировой драматургии, вышедшими из-под пера выдающихся мастеров жанра.Многие пьесы, включенные в книгу, посвящены реальным историческим персонажам и событиям, однако они творчески переосмыслены и обогащены благодаря оригинальным авторским интерпретациям.Книга включает произведения, созданные со времен греческой античности до начала прошлого века, поэтому внимательные читатели не только насладятся сюжетом пьес, но и увидят основные этапы эволюции драматического и сценаристского искусства.

Александр Николаевич Островский , Иоганн Вольфганг фон Гёте , Оскар Уайльд , Педро Кальдерон , Фридрих Иоганн Кристоф Шиллер

Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги