Читаем Лоскутная философия (СИ) полностью

Страшный парад из войн, где народы казнят друг друга, варево рыночных и этических деланий с Рафаэлем в одном конце и Герникой в другом, с Уолл-стритом в Манхэттене и фавелами в Рио; жуть проткнутых гарпунами китов, треск спиленных чащ, визг лис, обдираемых в мех, плач брошенных кошек etc. от культуры, коя, калеча жизнь, думает, что её улучшает, суть плод Адамовой похотливой активности (после действий над Евою) в сокрушённом эдеме. Вспомнивши это, нужно свитийствовать в духе Гегеля, отобедавшего после пафосных лекций: "Действительное - разумно".


210

Нас обвиняют в мегаломании, в гипертрофике чувства. Смотрим на всё, мол, глазом навыкат, речь наша взвинчена, тексты пишем-де в титулах, ворожим апокалипсис. А мир, в общем, нормален. Есть, правда, мелочь: пошлость, насилие, шкуродёрство, кровь, смерть, бессчастие... - но не надо гипербол, надо нормально.

Мы несогласны. Мы ненормальные. Мы реликты титанов, в нас меры вечного, дух вселенной. Мы будем в ор кричать, изо ртов наших будет течь пена, ибо мы видим, что мир над пропастью. Мы на всё пойдём, мы сравнимся с безумцами, мы дадим в себя в жертву вашим проклятиям, ибо ведаем: чтобы сдвинуть мир, надо кончить Голгофой.


211

Юмор философов: "Ваш Бизе лишь подтирка, употреблённая Ницше по случаю облегчения Вагнером!"


212

Дочь Не тоскуй, не депрессуй,

в депрессии а живи, Лисёнок.

И не уплывай за буй

к страшным лестригонам.

Ты нужна сама себе,

пусть кругом ненастье.

И к отчаянной судьбе

вдруг приходит счастье.


213

Но почему им так сложно - до суицидов? Девственный мозг знал Бога. Девственница могла б сказать! Но не скажет. Безмерное не раскроешь в мерном. В царствии "cogito ergo sum" девственное презренно. Здесь чт'o неназвано, не осмысленно - то не есть. Девство склонно к лесбийству как к сохранению самоё себя, как порыв к ненасильственному блаженству. То есть в лесбийстве - гибель мужского, сущность которого в подавлении, в низведении мира в данники. Так, Цветаеву гнали за фимиам лесбийству. Чтили Ахматову, тень мужского, певшую на навязанном дискурсе матери и любовницы. Эти женщины суть два лика - падшего и эдемского. М не даст шансов Ж изначальной, до-грехопадной. Что сказал св. Амвросий? Что, если Ж возжелает служить Христу, пусть не будет впредь женщиной, а зовётся мужчиной.


"Как живётся вам с сто-тысячной -

вам, познавшему Лилит!

Рыночною новизною

сыты ли? К волшбам остыв,

как живётся вам с земною

Женщиною, без шестых

чувств?

Ну, за голову: счастливы?

Нет? В провале без глубин -

как живётся, милый?"


Ради "провала" влагалища без "глубин", - читаем, - М кроет женское, повторяя древнейший акт "познаванья" Евы Адамом. Это трагедия, что является к девочкам в ранящем неестественном опыте. И они меж "оно" в себе и "сверхъя" мятутся. Вплоть что до смерти.


214

Активизируем обыдление троллингом и иным провокатингом. Поиграем с Кр., как играет он с нами, СМИ-кая преданных лживых ртов. И пусть быдло узрит себя, точно в зеркале. А с учётом того, что Кр. - образ России как она есть сейчас, мы поможем тем самым ей в обыдленьи, столь ей любезном.


215

Жуткий инстинкт - мертвить - рыщет в нас, приучая к возможному... к директивному в человечестве! Не инстинкт, кстати, это, - а это умысел жизнь не чтить. Убиение, дескать, истинно, нам внушает сей умысел; душам, дескать, ничто, если плоть убить; души вечные! Тут почтение вдруг к душе как к высшему - парадокс, упростивший смерть; плоть не значит, мол, коль в душе вся суть. От Адама, кто начал смерть первородным грехом, мы в Каине укрепили тренд и должны, как он, убивать, чтоб быть. Ибо мы в руце Господа, но и в самокоррекции, когда нас губит равный нам, находя оправдание в несвершённости и эскизности, некомплектности, полу- (стало быть) фабрикатности нашей. В терминах это: "вы-блядок", "недо-делок", прочие "недо-". Наш Достоевский когда ещё: "недоделанные", знал, "пробные существа к насмешке". Мы разделяемся на благих и злых, а конкретней: очень благих (и злых) и не очень благих (злых). Каждый миг мы в развитии. В каждый данный миг, заключаем, есть лишь один в лад Богу, самый продвинутый. От него и потомства, с ним и контачит Бог, ему манна и слава и честь Израиля. К миллиардам других "недо-" нет интереса; варятся без догляда, ибо суть шлак. Поэтому не затем ли мы, "недо-", взвинчены в тёрках с Богом и громоздим свой мир Ему в пику? В общем, покамест Бог с избранным, с самым первым из развитых, апгрейдованных, ваньки варятся и не ведают, что они - не нужны. Истории отведён люд Б'oгов, то есть Израиль, что б он ни делал.

Тут-то и трюк с Христом! Снизошёл-де Бог к ванькам, им "обещал" фавор, если будут с усердием жизнь в слова сводить, ибо Бог - это Слово-де, а жизнь так, несуразица. Для чего ванькам надо молиться и грезить Словом где-нибудь в п'yстыни. Бог, лелея "народ святой" и ему вменив землю, прочим даст после. Есть "народ избранный" - и весь прочий брак, что с Христом. Я плод Ветхой и Новой Книг, обращающих в муку, и, дабы вырваться, нужно выбрать: либо я иудей (незваный), либо юродивый.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
12 великих трагедий
12 великих трагедий

Книга «12 великих трагедий» – уникальное издание, позволяющее ознакомиться с самыми знаковыми произведениями в истории мировой драматургии, вышедшими из-под пера выдающихся мастеров жанра.Многие пьесы, включенные в книгу, посвящены реальным историческим персонажам и событиям, однако они творчески переосмыслены и обогащены благодаря оригинальным авторским интерпретациям.Книга включает произведения, созданные со времен греческой античности до начала прошлого века, поэтому внимательные читатели не только насладятся сюжетом пьес, но и увидят основные этапы эволюции драматического и сценаристского искусства.

Александр Николаевич Островский , Иоганн Вольфганг фон Гёте , Оскар Уайльд , Педро Кальдерон , Фридрих Иоганн Кристоф Шиллер

Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги