Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней

Дело в том, что Кеннан был не слишком доволен исполнением своего предсказания о распаде советской власти. Войну, получалось, выиграли люди, которые не понимали, что делают. Они не выучили свой урок, и теперь он боялся, что они его никогда не выучат. «В этом я не вижу ничего обнадеживающего», – написал он летом, вскоре после того, как за вклад в борьбу его наградили Президентской медалью Свободы (цит. по: [Gaddis, 2011, р. 673]). Когда в ноябре была разрушена Берлинская стена, он не отказался от своего мнения. Все это происходило слишком быстро, слишком импульсивно, несдержанно. Во времена драматических перемен ключевым словом должно быть «осторожность». Никто не должен слишком увлекаться. Никто не должен верить, что оказался прав.

Особенно Кеннану хотелось, чтобы политические лидеры Америки не думали, что их курс, который они приняли во время «холодной войны», оказался правильным. Хуже всех были сторонники Рейгана. Кеннан был в отчаянии от президентства Рейгана, которого он считал предвзятым глупцом. Он не отказался от этой позиции, несмотря на то, что на втором сроке Рейган попытался сделать многое из того, чего больше всего хотел и Кеннан, включая значительное сокращение ядерных арсеналов. Проблема Рейгана заключалась в том, что любые взвешенные действия сопровождались стремлением трактовать весь мир в манихейских категориях, что было слишком типично для бездумного демократического мнения. С точки зрения Кеннана, Рейган представлял собой худшие стороны демократии: безответственно потакая толпе, он в итоге сделал кое-что хорошее, но не по тем причинам, которые должны были быть, а это можно считать столь же опасным, как если бы он и вовсе ничего не сделал. События 1989 г. не слишком убедили Кеннана в том, что мир стал безопаснее: в нем все еще имелось слишком много ядерного оружия. Но благодаря этим событиям мир определенно стал глупее, поскольку утвердилась упрощенная байка о демократическом триумфе. Отличным примером этой глупости стало неуместное рвение в деле объединения Германии. Кеннан думал, что спешка, с которой люди пытались заполучить победные трофеи, была гротескной и абсурдной.

В 1974 г. Кеннан доказывал, что Советы попались в ловушку неумения признавать собственные ошибки, поскольку они подписались под детерминистской теоретической системой, утверждавшей, что они всегда правы. Теперь же он боялся, что в ту же самую ловушку попался и Запад. Его личная неудача в 1989 г. состояла в том, что никто не хотел выслушивать от него такие вещи. Человек, которого хвалили, был Кеннаном 1947 г., который в одно оптимистичное мгновение своей жизни изложил свое видение далекого будущего, но не Кеннан, который следующие 40 лет провел, пытаясь внести поправки в сказанное им ранее. С его собственной точки зрения, долгая борьба в одиночестве, необходимая, чтобы ткнуть американскую демократию носом в ее собственные ограничения, продолжалась. Кеннану в 1989 г. было 85 лет, но он нисколько не утратил своих способностей, а потому его недовольство кажется особенно красноречивым. К нему относились как к старику, который некогда опередил свое время. За несколько лет до этого один комментатор из «New York Times» написал, что мир обращался теперь к Кеннану не за конкретными советами, а за «проблесками необычной и даже мистической пророческой силы» (цит. по: [Gaddis, 2011, р. 673]). Он не был пророком, которого не услышали в собственной стране; его ценили как пророка, тогда как он хотел, чтобы его признали в качестве кого-то другого.

Хайеку в 1989 г. было 90 лет, и его страхи были гораздо более обостренными. Он перестал появляться на публике в 1985 г., страдая от болезней и депрессии. Он дожил до крушения Берлинской стены, и от его имени было послано сообщение, в котором ее снос приветствовался. Но он не мог публично радоваться этому. Двумя годами позже Хайек был награжден Президентской медалью Свободы, но он был слишком болен, чтобы приехать в Вашингтон, где ее должны были вручать. За него ее получил сын. Остин Ферс, директор стратегического планирования в Белом доме, сказал на церемонии: «События в Восточной Европе доказали правоту этого человека, как ни одного другого в XX в.»[67] На этот период Хайек едва ли понимал, что говорилось и делалось от его имени.