Ложь романтизма и правда романа

Романический гений у Пруста рождается из преодоления снобизма. Именно снобизм ведет романиста в абстрактнейшую из сфер абстрактного общества, к возмутительно ничтожному псевдообъекту – то есть к наилучшему полю для романического откровения. В ретроспективе снобизм совпадает с первыми проявлениями гения; здесь ему свойственны непогрешимое суждение и неудержимый порыв. Нужно, чтобы сноб был окрылен безмерной надеждой; чтобы он пострадал от невероятных разочарований – и тогда разрыв между объектом желания и объектом его отсутствия попадает наконец в его поле зрения и одерживает верх над преградами, воздвигнутыми новым желанием.

Послужив романисту, пародийная сила снобизма должна послужить и читателю. Читать – значит снова проживать тот духовный опыт, который облекся в форму романа. Добившись истины, романист может из Сен-Жерменского предместья взойти к менее разреженным областям социального бытия – так физик распространяет извлеченные им из «особенного» радия истины на «обычные» химические элементы. В большинстве кругов буржуазной и даже народной жизни Марсель Пруст обнаруживает треугольные структуры желания, бесплодную борьбу противоположностей, ненависть к сокрытому божеству, отлучения и иссушающие табу внутренней медиации.

Именно это постепенное расширение истины романа позволяет распространить понятие снобизма на самые разные социальные слои и занятия. В «Поисках утраченного времени» есть снобизм профессоров, врачей, членов магистрата и даже горничных девушек. Именно употребление Прустом слова «снобизм» задает тон его «абстрактной» социологии, которая приложима к чему угодно, хотя ее принципы особенно действенны в самых богатых и праздных кругах общества.

Пруст, таким образом, вовсе не безразличен к социальной реальности. В каком-то смысле он не говорит ни о чем другом, ибо внутренняя жизнь для романиста треугольного желания уже социальна, а индивидуальное желание отражается в общественных процессах. Однако Пруст радикально противопоставляет себя старому позитивизму в духе Огюста Конта, а также марксизму. Аналогом метафизического желания у марксистов является отчуждение, но оно соотносится только с внешней медиацией и начальными стадиями внутренней. Марксистский анализ буржуазного общества глубже многих других, но в основе своей он испорчен новой иллюзией. Марксисту кажется, что стоит исчезнуть буржуазному обществу, как исчезнет и отчуждение. Он не учитывает острейших форм метафизического желания, описанных у Пруста и Достоевского. Марксизм попросту ошибся с объектом; по сравнению с буржуазным идеализмом его материализм – прогресс весьма относительный.

В творчестве Пруста описываются новые формы отчуждения, которые приходят на смену прежним, когда все «потребности» удовлетворены и отношения между людьми уже меньше зависят от конкретных различий. Снобизм, как мы видели, рушит абстрактные перегородки между индивидами, которые получают равный доход, принадлежа к одному сословию и традиции. Чтобы понять, насколько плодотворна точка зрения автора, можно обратиться к идеям американской социологии. Предложенное Торстейном Вебленом понятие «демонстративного потребления» уже предполагает треугольник и окончательно добивает теории материалистов. Ценность потребляемого объекта зависит лишь от взгляда Другого, а наше желание – от его желания. Чуть ближе к нам, Дэвид Рисмен и Ванс Паккард показывают, что критерии внутреннего деления необозримого среднего класса в Америке, столь же сытого и даже более однородного, чем общество, описанное у Марселя Пруста, более чем абстрактны. В этом царстве совершенно схожих и враждующих между собою объединений множатся табу и отлучения. Пустячные различия чудовищно раздуваются и производят непредсказуемые эффекты. Другой по-прежнему управляет бытием индивида, но это уже не классовый угнетатель, как было в отчуждении у марксистов, а сосед по лестничной клетке, однокашник, коллега по работе. Чем ближе Другой ко Мне, тем больше он завораживает.

Марксисты скажут, что речь идет об «остаточных» феноменах буржуазного общественного строя. Их аргументация была бы еще убедительнее, не наблюдай мы совершенно то же самое в СССР. Заявляя по поводу этих феноменов, что «в СССР возвращаются классы», буржуазные социологи всего только смешивают карты. Классы никуда не возвращаются: это новое отчуждение, которое приходит на смену прежнему.

Даже наиболее смелые идеи социологов никогда в полной мере не освобождаются от тирании объекта, отставая в этом от романической рефлексии. Им свойственно путать установленные извне старые различения класса с внутренними различениями от метафизического желания. Путаница усугубляется тем, что смена одного отчуждения другим потребовала долгого переходного периода, на протяжении которого двойная медиация развивалась подпольно, никак не затрагивая внешних видимостей. Социологи не дошли до законов метафизического желания, ибо не поняли, что материальные ценности тоже в итоге поглощаются двойной медиацией.