Лучшая в мире повесть о первой любви

Когда мы, стряхивая с плеч и ног перья, заходим к Балерине, я начинаю приготовления к работе.

Я раскладываю вокруг себя всё, что мне потребуется — уголь, тряпки, краски, кисти, палитру, мастихины. Наливаю в маленькую баночку керосин, настежь раскрываю окна и, натянув на себя фартук, усаживаюсь за свой холст. За окнами — город, такой маленький и такой далёкий, словно игрушечный. Одна из причин моей любви к дому Балерины — высота её квартиры. Кажется, вылези из окна — и дотянешься до небес, и упасть не сможешь — запутаешься в облаках.

— Как мне встать? — спрашивает Балерина, спиной прислоняясь к стене.

— Ну, — я начинаю думать, разглядывая комнату в поисках удачного места, — может, сядешь на подоконник? В белую простыню тебя заверну, дам тебе сигарету — и красота.

— Бокал вина и виноград забыла, — язвит Балерина, морща нос, — ну что за пошлости?

— Окей, — я развожу руки, — твои предложения?

— Я могу раздеться, а ты нарисуешь меня со спины на фоне заката, — выдаёт Балерина, причём на полном серьёзе. Я кашляю — что, пардон?

— И это ты мне говоришь про пошлости? — хмыкаю я, качая головой, — что-то ты совсем…

— Ой да иди ты, — Балерина закатывает глаза, — вот сяду просто на стул, и рисуй как есть!

— Занозу задницей не поймай, — предупреждаю её я.

Балерина хмыкает, садится на высокий табурет — и замирает, чуть сгорбившись и устремив взгляд в сторону.

— Отлично, — говорю я, тут же хватая уголь, — не двигайся, это просто отлично…

— Шутишь? — Балерина дёргается, но я тут же рявкаю на неё:

— Не двигайся, кому сказала!

— Включи музыку, — одними губами произносит Балерина, и я послушно тянусь к её большому магнитофону, уютно пристроившемуся в углу комнаты.

Я жму указательным пальцем на кнопку «вкл» — и к моему удивлению ничего не происходит. Я пробую ещё раза три, пока меня не прерывает Балерина своим обречённым вздохом:

— Я совсем забыла, что он у меня накрылся…

Нашему разочарованию нет предела. Рисовать, конечно, можно и в тишине, но это не так приятно, как творить под музыку.

И, чёрт его знает, везёт нам, или просто так совпадают события — стоит нам окончательно расстроиться (а Балерине к тому же — сгорбиться в три погибели от тоски), как в дверь стучатся.

— Не удивлюсь, если вся оркестровая яма пришла поддержать свою приму, — ухмыляется Балерина, когда я встаю с места и иду к двери. Прима, блин, ещё институт не окончила, а уже столько чести!

— За задницей своей следи, — бросаю я ей вслед, и слышу недовольное бурчание. Про себя я тем временем молюсь, чтобы это был кто угодно, только не мама Балерины — её мать конечно женщина неплохая, но только сегодня я прогуляла её урок, и лучше бы ей на глаза не попадаться.

И, чёрт возьми, нам действительно везёт. Потому что стоит мне открыть дверь, как в нос ударяет знакомый запах горных костров и сандала.

Ангел стоит передо мной, улыбаясь во все тридцать два — а за спиной его висит чехол с гитарой.

— Как я удачно попал, — говорит, улыбаясь, он.

— И тебе привет, — отвечаю, пропуская его внутрь.

Он быстро стягивает с ног кеды и весело шагает в комнату Балерины — она встречает его радостным смехом и лучезарной улыбкой, такой, какой встречает всех, на кого ей процентов на пятьдесят плевать. На меня ей, конечно, плевать на все сто, но зато она никого не бранит так, как бранит меня.

— Я как раз с концерта, — поясняет, улыбаясь, Ангел, — подыгрывал там ребятам. Решил заглянуть вот, чаю попить. Повезло же мне.

— Круто, — отвечаю я, снова хватая уголь.

— У меня магнитофон сломался, — поясняет, между тем, Балерина, — а мы хотели музыку послушать. Может, сыграешь что-нибудь?

— Да о чём разговор, — весело отвечает Ангел, и, за несколько мгновений вытащив гитару, устраивается с ней на полу недалеко от Балерины.

— Стой, — произношу я, и он поднимает на меня взгляд, — а ну, сядь-ка рядом с ней.

Ангел послушно двигается к Балерине — получается так, что он сидит на полу, а она сидит на табурете, прямо над ним.

— Подними ноги, — командую Балерине, — и обними колени.

Всё это она выполняет быстро — с ворчанием, но выполняет. Ангел устраивается поудобнее, берёт произвольный аккорд — и я утвердительно киваю, будто бы говоря: всё, ребята, можем начинать.

— Себя тоже добавь на картину, — предлагает, улыбаясь, Балерина, — будет хоть напоминать о тебе время от времени.

— Да без проблем, — говорю я, украдкой глядя на пристроившееся у стены зеркало, — ну, начинаем?

Балерина застывает, глядя в сторону, Ангел же, откашлявшись, объявляет:

— «Звезда по имени Солнце».

И начинает играть. Играть у него получается хорошо, поёт он тоже вполне сносно — и когда мы с Балериной начинаем фальшиво ему подпевать, всем нам становится чертовски здорово и легко.

Он играет ещё множество других песен, многие из которых мы с Балериной знаем — он играет что-то из Земфиры, Сплина, даже вспоминает старого доброго Фрэнка Синатру и Роллинг Стоунз.