Лучшая в мире повесть о первой любви

— Я признавался в любви по крайней мере двадцати женщинам, — говорит он, и внутри у меня всё сжимается от злости и какой-то неприятной детской обиды, — а тебе я стесняюсь сказать эти три слова.

Я нервно усмехаюсь — нашёлся, тоже мне, смущённый мальчишка. А он замечает моё негодование — и конечно же улыбается своей этой фирменной улыбкой, которой в пору ломать скалы и останавливать ветер.

Он улыбается своей улыбкой — родной и горячей, как тысяча солнц, и говорит мне, одурманенной и обречённой:

— Слово «любовь» вмещает в себя слишком мало по сравнению с тем, что я чувствую.

Я хмыкаю. Отличная отговорка, конечно. И я готова врезать этому нахалу и убежать с этой крыши — но я, конечно же, не могу. Я ведь как на казнь обречена — сижу себе в колодках и жду, когда мне отрубят голову. А он наслаждается этим — и говорит так мучительно медленно, что мне от ожидания становится дурно:

— Но ведь не придумано других слов для таких случаев? И пока я их не придумаю, я готов повторять эти «люблю» столько раз, сколько потребуется, чтобы хоть на один процент передать то, что ты значишь для меня. Я люблю тебя.

— Я люблю тебя, — повторяю невольно я, едва слышно, а потом, словно снесло в миг все тормоза, он начинает орать, громко бесстыдно орать, пока я смотрю как заколдованная на его улыбку:

— Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя!

Рефреном бьётся. Мячиком о стенки наших черепных коробок бьётся эта глупая, банальная, но такая необходимая фраза — и вот уже мы кричим вместе, срываем голоса, но кричим, глядя друг на друга, и он держит меня за руки, а ветер съедает наши крики, съедает и громко чавкает, шурша в кронах цветущих урючин. А потом Ангел, хрипло смеясь, улыбается — ещё шире прежнего. И его ямочки убивают ветер, его улыбка останавливает его, этот безобразный и невоспитанный шумящий ветер. И кто бы мог подумать, что отчётливее всего будет слышно едва уловимый шёпот?

— Я, — хрипло и резко.

— Тебя, — с кашлем, с надрывом.

— Люблю, — хоровым общим шёпотом, таким тихим, что он способен был бы перекричать самый громкий крик.

— Спасибо тебе за тебя, — в самые губы, тёплым ветерком с запахом орехов и сандала.

Наши руки соединяются в один прочный замок, которым нужно бы запереть самый секретный в мире секрет — не откроет никто и никогда, будьте уверены, чёрт возьми!

17

— Ты во сколько придёшь домой? — спрашивает сестра, когда я отпрашиваюсь у неё гулять. Я поднимаю на неё глаза, отрываясь от вязания.

— Ну-с, — я пожимаю плечами, — а до скольки можно гулять?

— Дело в том, что это я должна у тебя спросить, — как-то смущённо отвечает сестра, — я просто хотела сегодня его позвать, у него выдался свободный день…

— Я могу на ночь уйти, — тут же отвечаю я, называя следом имя Балерины, — она давно в гости звала, порисую заодно.

Сестра как-то недоверчиво смотрит на меня — но я улыбаюсь, уверяю, что всё будет нормально. В конце концов сестра, конечно, сдаётся:

— Ладно уж. Только позвони мне оттуда!

— Даю слово, — честно обещаю я, — и приду завтра к обеду.

— Хорошо, — кивает сестра, — тогда давай соберём вещи.

* * *

Сказать, что Балерина удивлена — это просто ничего не сказать ровным счётом. Ещё бы — пришла я такая, с пижамой и зубной щёткой в ранце, принимай, мол, я в гости явилась.

— Это всё конечно хорошо, — почёсывая голову, говорит Балерина, — но у меня сегодня главная репетиция, и меня дома часов до трёх ночи не будет. Хочешь — оставайся, только с мамой не ссорься.

— Знаешь, — переминаясь с ноги на ногу, отвечаю я, — наверное нет.

— Может, ему позвоним? — и говоря это «ему» Балерина прекрасно знает, что я понимаю, о ком речь, — не думаю, что он будет против, если ты к нему приедешь.

Я молчу. Обманывать сестру — дело очень нехорошее. Но ведь это же будет ложь во благо, да?..

— Дай хоть позвоню сестре от тебя, — говорю я Балерине, когда она уже тянется к телефону.

* * *

Минуя лабиринт из зеркал, который ведёт к дому Ангела, мы с ним идём, разглядывая друг друга в отражениях.

— Это просто безумие, — говорю я, улыбаясь как сумасшедшая, — просто безумие…

— Дом не разгромить, родители ж тут, — пожимает плечами Ангел, — так что мы до безумия не дотянем. А вот до сумасшествия вполне можем.

Я смеюсь. Ребёнок, чёрт возьми. Ребёнок.

— А зачем вам так много зеркал? — спрашиваю я, глядя на Ангела, и пытаясь не потерять его в сотне его же двойников.

— Это папина работа, — отвечает, улыбаясь, Ангел, — если зайти в одно такое зеркало, попадёшь в мир своей мечты.

— Твой папа продаёт мечты? — переспрашиваю я.

— Фактически, — отвечает Ангел, — за огромные деньги. Только мало кто потом хочет из этих зеркал выходить. Хочешь попробовать?

Я в недоумении смотрю на Ангела — а он, в свою очередь, смеётся:

— Не бойся, я тебя вытащу.

Я в ответ на это лишь качаю головой в разные стороны:

— Зачем мне иллюзия, когда моя мечта идёт со мной рядом?

— А и правда, зачем? — слышится незнакомый женский голос где-то впереди.

* * *