Лучшие люди (СИ)

Дверь спальни Эрика все еще была закрыта. Чарльз закусил губу, глядя на нее с одно долгое мгновение… затем, тихо подойдя к ней, приоткрыл.

Эрик лежал посередине кровати, крепко обнимая подушку. Во сне он выглядел моложе; почти как тот Эрик, которого он оставил на железнодорожной станции, как тот, что спал с ним рядом четыре недели рождественских каникул и три лета. При всем при том, что он дразнил Чарльза, что тот лезет к партнеру в кровати, это Эрик спал, как ребенок, привыкший к одиночеству, либо обнимая самого себя, либо тянувшись к любому источнику тепла, что мог найти.

Даже сейчас.

Чарльз отступил и закрыл дверь. Затем потянулся и вытащил из кармана шорт конверт.

Его пришлось уменьшить с помощью магии, чтобы не складывать, но он должен был взять его с собой, не в силах заставить себя оставить его где-то. Чарльз восстановил его до обычного размера и взвесил на ладони.

В течение первых нескольких часов, что он узнал о существовании письма, сам факт этого был настолько ошарашивающим, чтобы заставить себя прочесть его. А после… Чарльз осознал, что боялся сделать это. Потому что это могло все изменить. И после этого они не смогли бы быть друзьями.

Так или иначе.

Чарльз глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и открыл конверт.

***

Эрика разбудил звон посуды и запах готовящегося кофе.

Ему понадобилось несколько минут, чтобы уговорить себя выйти из спальни. Только после душа, одевшись и побрившись, приведя в порядок волосы, убедившись, что мантия разглажена, он смог набраться смелости и открыть дверь.

— А вот и ты! — Чарльз, стоящий возле стола, поприветствовал его, обернувшись через плечо. — Есть кофе, чай, тост с маслом, тост с сыром, тост с джемом… Джем, кстати говоря, замечательный, где ты его достал? Садись, давай.

Эрик застыл. На Чарльзе были его вещи. На Чарльзе были его вещи: черные брюки, почти спадающие с бедер; рукава темно-синего свитера были закатаны до локтей, а растянутый ворот обнажал гладкую светлую кожу плеча. Гладкую, за исключением шрама… Эрик едва не шарахнулся обратно в спальню. Но тогда бы он ничего не увидел, а он хотел, хотел видеть то же самое каждое утро всю свою жизнь…

Чарльз обернулся, держа поднос с тостами и чашками, поводя плечом, как будто пытаясь поправить свитер. Тот сполз еще ниже. Он опустил поднос на стол, уселся и, глядя на Эрика, изогнул бровь.

— Хочешь присоединиться, или мне придется самому съесть все эти тосты?

Эрик сглотнул и уселся.

Чарльз сделал глоток чая с удовлетворенным хмыканьем и принялся за еду, адресуя Эрику улыбку и откусив кусочек тоста с джемом.

— Чарльз, — еле выдавил Эрик, — ты… помнишь?..

Чарльз отложил тост и закусил губу (господи, он пытается убить меня), и только после того, как улыбка пропала, Эрик увидел, как на самом деле тот нервничал.

— Да, я все отлично помню, — тихо произнес он. — Мне жаль, что я вовлек тебя в это, мой друг. Я хочу поблагодарить тебя за такую… разумную реакцию.

— Ты не… надеюсь, ты не… — голос Эрика понизился до хриплого шепота. — Дело было не в том, что я не хотел тебя, Чарльз, надеюсь, ты понимаешь…

— Я понимаю, Эрик, — он протянул руку и, шокировав этим Эрика, переплел их пальцы. — Понимаю, — он просто смотрел на Эрика с минуту, мягко, широко и лишь немного нервно улыбаясь, прежде чем убрать руку. — Ешь, Эрик. У нас впереди длинный день.

За едой и кофе Эрик попытался придумать, что сказать. Ни одна идея не показалась подходящей.

Тарелка опустела, он оставил ее в раковине и налил еще кофе. Когда он возвращался к столу, что-то привлекло его внимание. Тонкий лист пергамента на столике перед диваном. Тот был не сложен, но помят, так что, очевидно, что его развернули только недавно. Рядом лежал открытый конверт.

Это безумие, сказал он себе, вообще задумываться о возможности… Не было никакого основания вообще думать о том, что это может быть его письмо, и с такого расстояния нельзя было прочитать ни слова…

Но он знал. Может быть, как-то на подсознательном уровне узнал сам пергамент, или это подсказала нервозность Чарльза, сказать было трудно. Но он знал.

Отставив чашку на поднос, он прошел сквозь комнату, чтобы взять письмо.

Ему не нужно было читать. Слова словно врезались в память. Он вымучивал письмо днями, написав с дюжину черновиков и сломав дюжину перьев. Ему не нужно было читать, но он все же сделал это.

“Чарльз,

я идиот. Я ужасно виноват перед тобой, и мне жаль. Оправдания тем вещам, что я сказал, нет, но я клянусь, что не имел в виду ничего из этого. Разреши мне это исправить.

Чарльз, я люблю тебя больше всех. Ты — все, что у меня есть, только ты важен. Я скучаю по тебе так сильно, что не могу дышать. Я скучаю по всему в тебе — по твоим глазам, твоей улыбке, остроумию и дурацким шуткам. Только ты делаешь этот мир достойным существования, и только из-за тебя я хочу стать лучше, чтобы иметь право быть рядом с тобой. Без тебя все так странно и запутанно, и я ложусь спать на диван, потому что кровать кажется холодной и пустой, я не могу даже смотреть на нее. Я не могу так жить.