Лучший друг

Читать написанный им же текст Андрею было довольно сложно, стоя у доски, перед всеми. Это уже была как будто не его тетрадь, а какие-то странные закорючки, которые никак не желали складываться в слова и предложения.

— У меня… У меня… ееее… есть друг. У меня… есть друг.

Он посмотрел на учительницу, будто спрашивал: «Продолжать?». Учительница торопливо кивнула. И он, вглядываясь в свой почерк, начал читать дальше.

— У меня есть друг, еее… его зовут Коля. Он инвалид. Коля мой лучший друг. Мы с ним много разговариваем, но он всегда молчит, только смотрит, но я его все равно понимаю. Мы так разговариваем. Я — словами, а он только глазами. Коля мне очень нравится.

Учительница была не в восторге от этого сочинения, Андрея она считала не только мерзким, но и высокомерным. Она вообще всё, что не было таким же убогим, как она и её протухшая серой озлобленностью жизнь, просто не понимала и не могла объяснить.

Его сочинение чем-то задело её, но она и сама ещё не понимала, чем именно. Какой-то раздражающей странностью. Она дала ему прочитать сочинение перед всем классом, чтобы увидеть реакцию учеников, надеясь при этом, что реакция будет негативной, что дети будут шуметь, отвлекаться, а особенно — смеяться над искренними словами Андрея.

А он продолжал, но уже вполне спокойным ровным голосом, не особо отличавшимся от его повседневной речи: текст звучал вкрадчиво и вполне дружелюбно. Класс внимательно слушал. Наталье Геннадьевне это не нравилось, и она периодически шуршала журналом, максимально громко его открывая и закрывая, чтобы создать шум, но это все почему-то производило обратный эффект — ребята вслушивались ещё внимательнее.

— Когда я прихожу к нему, то сижу возле кровати и рассказываю про ребят в школе, про учёбу, про родителей, о том, что видел по телевизору, на улице. Наверное, ему интересно, ведь он целыми днями лежит в постели и ничего не видит. Только меня и своих родителей. Они говорят, что Колю будут лечить, и вылечат, но я так не думаю. Мне кажется, Колю вылечить невозможно, он очень сильно больной. И если бы я принимал решение, стоит его лечить или нет, я бы не стал лечить. Зачем? Чтобы он пошёл в школу, подружился с другими ребятами и перестал бы дружить со мной? Ведь его новые друзья наверняка запретили бы ему со мной общаться. Тогда у меня снова не было бы лучшего друга.

Мне Коля нравится тем, что он просто лежит и ничего не может делать. Ему не надо придумывать себе занятия или следить за своей речью, целые дни он проводит в кровати. Иногда папа приносит ему телевизор и видик, и тогда мы смотрим американские фильмы. Но недолго, ему нельзя смотреть дольше часа в день, иначе что-то происходит у него с глазами.

Однажды при мне к ним приходила бабушка и крутила над Колей какой-то ножик. Это нужно было для того, чтобы он выздоровел. Я не верю, что он выздоровеет от такого, тем более, что эта бабушка — лгунья, я сразу понял это, как только услышал её голос в коридоре.

Учительница на мгновение замерла, в её памяти вспыхнуло воспоминание из детства: рабочая общага, больной братик, фарс с колдуньей-бабкой, которой отдали последние деньги… Страх, безнадёжность, разочарованные затюканные родители… Но это наваждение она быстро прогнала, начав стирать ногтём какую-то прилипшую к странице журнала грязь.

— Я не хочу, чтобы Коля умирал, по крайней мере до тех пор, пока у меня не появятся новые друзья. Иногда я ему так и говорю: я знаю, что ты можешь умереть в любой момент, но подожди пока, не умирай. И Коля мне глазами говорит, что не умрёт.

Иногда он вдруг может заплакать, я не знаю, из-за чего, когда мы смотрим телевизор или я читаю ему какую-нибудь книгу. Я спрашивал насчёт этого у его мамы, а она ответила, что это из-за того, что ему досталась тяжёлая доля.

В классе стояла гробовая тишина. И если бы Андрей читал своё сочинение другим тоном, не таким бодрым, то половина класса уже, наверное, плакала бы.

Учительница изредка отрывалась от работы и кидала на Андрея презрительно-снисходительные взгляды, а потом поворачивалась и вопросительно смотрела на класс, дескать «посмотрите, чего навыдумывал этот придурок», но никто из учеников не откликался на её немой вопрос. Все были словно загипнотизированы спокойным и вкрадчивым голосом Андрея…

За сочинение он получил три с плюсом. Сначала, проверяя дома тетради, толстуха поставила «четыре» с огромным минусом, но потом воспоминания, которые нахлынули на неё из-за этого сочинения, накрыли её с головой, и она, мстя за это, зачеркнула четвёрку и поставила тройку.

«Вот так, засранец маленький! Вот тебе! Маленькое говно. Тоже мне писатель. Говно маленькое, блять, говно…»

С чувством восстановленной справедливости она закрыла тетрадь, в её серой однокомнатной жизни снова появился некий смысл. Небрежно бросив её в стопку проверенных тетрадей, взяла следующую и попыталась вчитаться в текст, но история с предыдущим сочинением не отпускала её.