Лучший друг

Люк на полу вёл в двухуровневую подземную секцию. Андрей сначала подумал, что она, скорее всего, затоплена и завалена обрушившимися стенами, но на удивление, пробравшись через люк, он обнаружил, что всё находится в хорошем состоянии.

— Идеально, — прошептал он, получив этот подарок из рук судьбы.

«Завод явно планировал расширяться, раз подстанция такая большая, но, видимо, не понадобилось всё это. Зато мне очень даже понадобится».

Андрей установил железный люк на хорошем крепком замке, который без специальной техники было не взломать. Установил поверх него специальный маскировочный железный лист, который предусмотрительно покрыл землёй, мхом и сорняками. Выглядело это естественно, как будто просто на растрескавшейся плите лежит старый ржавый заросший травой металлический лист. И даже если его кто-то и попробовал бы его отодвинуть, то не смог бы, потому что он фиксировался и отодвигался только в нужную сторону.

Андрей остановился возле люка и отдышался. Ещё раз осмотрелся. Вокруг уже была кромешная тьма. В дождливые дни всегда так: проще ориентироваться на слух по звуку капель, чем пытаться что-то высмотреть.

Он откатил брёвна, надавил на железный лист, чтобы он сошёл с фиксатора и аккуратно сдвинул его в сторону. Открыл электронным ключом замок люка и с трудом поднял его. Снизу дохнуло сыростью и теплом.

«Хорошо, значит, обогрев нормально работает», — сделал вывод он и начал аккуратно спускаться вниз, к своему лучшему другу…

* * *

Андрею нравились похороны. Не смерть, страдание или слёзы людей, конечно, а то, что люди со смертью менялись в лучшую сторону. Становились настоящими. Переставали играть в эту бесконечную и непонятную игру под названием «притворяемся, что общаемся, а на самом деле ждём определённых ответов».

В их микрорайоне хоронили людей, к его сожалению, нечасто. Посёлок был маленький, рабочий, и пенсионеров можно было по пальцам перечесть. Жили тут, в основном, семьи приезжающих на заработки нефтяников. Взрослому населению — не больше пятидесяти. Из-за того, что все семейные, на необорудованных детских площадках наспех построенных дворов всегда копошилось много детей, кроме того, они вечно торчали на стройках, у гаражей, на помойках и даже в лесу. Детей хоронили примерно так же часто, как и взрослых.

Во время похорон Андрей любил наблюдать за выражением лиц. Всё притворство у большинства куда-то исчезало. Он давно уже заметил, что, только испытывая сильные эмоции, люди становятся «настоящими», потом им обычно стыдно, и они думают, что дали слабину. Но у некоторых даже смерть любимого и близкого человека не прошибает эту стену.

Андрей хорошо видел игру. Из-за своего набора психологических синдромов, он со звериной чуткостью, следил за поведением людей, когда был «включён». Замечал мельчайшие жесты, движения, особенности тембра… и т. д. Он видел человека ещё в одном измерении, скрытом от глаз большинства. И то же самое мешало ему играть в эту игру людей, где важно умение понимать не первый смысл, а второй, скрытый. Где важнее сам ритуал, а не смысл и логика. Притворяться, что того, что ты отчётливо видишь, не существует, для него было тяжело, для остальных же — это была норма.

А всякие обычаи или этикет — атрибуты нашего обычного общения, для Андрея были неуловимы с самого детства. По причине наличия каких-то отклонений. Гомеостаз природы, которая, создавая одни блоки, снимает другие. Как будто ещё в младенчестве, в ходе формировании личности он отказался подписывать договор, где обязался всю жизнь подыгрывать людям.

Перерождение людей на похоронах вдохновляло и бодрило Андрея, иногда он начинал ощущать некое подобие сопричастности. Словно они ненадолго пересекались с ним в одном измерении, переставая быть друг для друга призраками, живущими в разных мирах и практически с ним не соприкасающихся.

У Андрея был большой запас жизненной энергии. Другой ребёнок на его месте давно уже попал бы в психушку или сгорел от стресса, в лучшем случае — перешёл бы на домашнее обучение или в коррекционный класс, где на детей всем глубоко наплевать. Но это было не про него. Он не понимал этого мира, но он жадно влёк его.

В прошлые выходные хоронили мужчину из соседнего дома. На красном гробу в кузове ГАЗа стояла черно-белая фотография мужчины под сорок. Человек выглядел так, будто и не собирался умирать никогда.

Андрей как раз помогал маме тащить тяжеленные пакеты с едой из магазина. Как только они свернули за угол, он увидел группу людей в чёрном, стоящих возле грузовика, и замер, как вкопанный.

— Иди, я сейчас принесу, — сказал он, не отворачиваясь от кучки людей.

Мать матюгнулась, уже зная эту странную особенность сына, и пошла дальше.

«У Семёновых сын в консерваторию собирается поступить на отделение балалайки, а этот дурак, блять… Только и знает, что на покойников пялиться. Что за наказание такое?.. Как больной, — думала мать. — Может бросить всё и просто сбежать куда-нибудь, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого долбанутого…»