Лучший друг

Андрей не торопился, наслаждаясь предчувствием скорой встречи с другом. Он открыл электрический щиток и тщательно осмотрел его на предмет влаги или попавших туда насекомых, затем закрыл, потёр руки и вошёл в комнату, в которой слышалось чьё-то хриплое и тяжёлое дыхание…

* * *

Выпал первый снег. Коля умер. Белку запорошило снегом, и тревожить её не хотелось. Все снова казалось бессмысленным, пустым и безжизненным.

Родители постоянно ругали, презирали и избегали его. Как будто они ему не родные люди, а Андрей достался им в наказание, и они об этом знают, но ему говорить нельзя, поэтому просто живут вместе с ним и давятся от злости каждый раз, когда его видят.

Это не расстраивало Андрея, а, скорее, давало пищу для размышлений. С возрастом он научился понимать многие человеческие чувства: злость, радость, обиду. И даже стал понимать причину этих чувств, но в чем именно была причина невероятной озлобленности родителей на него, он так и не понял.

Андрей любил подслушивать разговоры чужих родителей с детьми. Чем именно они его привлекали — он не мог сформулировать. Может быть, его завораживали тёплые, человеческие интонации, каких он никогда не знал.

У него были даже свои любимые пары. Например, Аня и её мама, высокая темноволосая женщина. Эти ему нравились больше всего. Мама всю дорогу без умолку расспрашивала дочь обо всем, что произошло за день. Что Ане понравилось, что нет? Что запомнилось? Удивляло то, что она не спрашивала об оценках, не поучала её, как любят делать это взрослые, а просто спокойно с ней болтала. Как правило, Андрей шёл за ними почти до самого дома.

— У тебя такая хорошая мама, — сказал Андрей, как-то раз оказавшись рядом с Аней в очереди перед столовой.

— Что? — насторожилась девочка.

— Она… очень хорошая. Я бы хотел, чтобы твоя мама была моей. Я вчера весь вечер представлял это, — затараторил он, приняв её насторожённость за интерес и разрешение пооткровенничать. — Было бы замечательно, если бы мы втроём, держась за руки, шли домой и болтали бы.

— Я тебя видела, — так же напряжённо ответила она. — Мама говорит, что ты странный чудик, — отрезала она и отвернулась к подружке.

— А это плохо или хорошо? — поинтересовался Андрей.

— Да отстань ты уже, придурок, — не поворачиваясь, сквозь зубы процедила девочка.

Три её подружки, стоявшие рядом, смерили его взглядом, и он понял, что разговор окончен. Когда люди так смотрят, нужно уходить.

«Как, наверное, ей хорошо с такой мамой», — подумал он.

* * *

Он перешёл в следующее помещение, самое большое. На его слабо освещённых стенах были расположены едва различимые полки с медицинским оборудованием.

На бетонном полу, прямо в центре помещения на освещённом участке стояла больничная койка. На её ножках, заканчивающихся колёсиками, из-под свисающей простыни виднелись регуляторы высоты.

Койка была завешена полиэтиленовой плёнкой, которая отделяла свет от темноты. Она тянулась почти до самого потолка, казалось, будто посреди тьмы возвышается монолит из света.

Внутри этого кокона лежал человек. У человека не было рук и ног. Там, где должны были быть локти и колени находились толстые повязки из бинтов с кровоподтёками. Откуда-то из темноты тянулись и входили в тело несколько трубок, зафиксированных на коже пластырями и тампонами. Если прислушаться, то в тишине можно было бы расслышать гул нескольких аппаратов жизнеобеспечения.

Справа висела опустевшая капельница, от которой спускалась к руке трубочка, заканчивающаяся иглой со следами крови, она болталась на лейкопластыре, лишь одним краем цепляющимся за бело-жёлтую сухую кожу человека.

Уставшими глазами человек смотрел в потолок, потрескавшиеся губы что-то шептали, иногда переходя на горловой еле слышимый сдавленный хрип.

Андрей огляделся. Спокойно прошёл мимо своего лучшего друга и присел за его изголовьем на корточки, открыл едва различимую в темноте дверцу шкафчика, из которого тянулись трубочки, и посмотрел на дисплеи работающих аппаратов.

«Тут вроде всё хорошо. Так, а тут… и тут тоже вроде все хорошо. Лааадно».

Он поднялся и на какое-то время замер. Он всегда волновался перед встречей с другом.

«А вдруг… вдруг пропадёт это чувство. Ощущение дружбы. Вдруг что-то случится… Нет. Нет. Всё в порядке. Вечно я выдумываю что-нибудь. Лишь бы накрутить себя. Как же я соскучился по нему!»

Андрей окинул взглядом размытый силуэт, проглядывающий через шторку. Аккуратно отодвинул её, глядя на человека. Тот медленно перевёл взгляд с потолка или, правильнее сказать, с пустоты, в которую вглядывался, на гостя.

— Ну что, как ты здесь? — участливо и нежно улыбаясь, спросил он.

За отодвинутой шторкой оказался маленький, низко опущенный фортепианный вращающийся стул. Андрей сел на него.

— Акххх… Акхх… Аааа… Убей меня, пожалуйста, — справившись с хрипом, проговорил молодой человек лет двадцати пяти, коротко стриженный, с бледно-жёлтой кожей и осунувшимся лицом с ввалившимися глазами.

— Как же я убью тебя, ты ведь мой друг. Если я тебя убью, то у меня не будет друга, — ласково проговорил Андрей.

— Акххх… акхх… Убей меня, пожалуйста.