Читаем Лучший друг полностью

«Народу мало, человек пятнадцать, но все какие-то разные «друзья-коллеги», а родственников почти нету», — подумал Андрей.

Он снова поднял тяжёлые пакеты, которые врезались в руки готовыми растянуться и порваться ручками, и пошёл в сторону людей. Андрей уже знал, что просто так подходить вплотную, стоять и пялиться нежелательно, начнут суетиться, спрашивать, кто такой, а потом орать станут. А затем ещё долго будут провожать при встрече озлобленным диким взглядом, как будто ты им что-то плохое сделал.

«Надо было просто сделать вид, что ждёшь кого-то, и периодически поглядывать по сторонам, вроде как выискиваешь конкретного человека.

То есть, люди не против того, чтобы ты видел, они против того, чтобы ты смотрел и своим смотрением не подчёркивал театральности и условности похорон. Чтобы ты не стоял напротив них, пялясь на их горе и слезы, пожёвывая при этом жвачку», — такие размышления крутились в его голове.

Андрей знал, что лучше сейчас сделать все по правилам, чтобы не давать им возможности злиться. Он медленно подошёл к крыльцу своего дома, поставил пакеты на землю, повернувшись лицом к двери и боком к процессии, так создавалось впечатление, что он действительно ждёт кого-то, и может спокойно, озираясь по сторонам, рассматривать все происходящее у соседнего подъезда.

Пришедшие на похороны выглядели задумчивыми и услужливыми. Весь их вид говорил об одном: «Да, вот так вот бывает». Одни действительно переживали смерть этого человека, другие копировали тех, кто переживал, перенимали общую тональность скорби, а третьи — были напуганы самим фактом смерти. Ведь если человек смертен — значит, каждый из них, стоящих сейчас у гроба, тоже, получается, смертен. На последних Андрею было смешнее всего смотреть. Они вроде как и отвлекались периодически на какие-то разговоры, но как только натыкались взглядом на этот проклятый ящик, заметно бледнея, хмурили брови и замолкали. Эти обычно начинали прощаться ещё до кладбища, извиняясь, что не смогут присутствовать на поминках, потому что заболела дочка или что-то ещё серьёзнее. Они даже не пытались притворяться.

Были и такие, которые, как и Андрей, на похоронах чувствовали себя гораздо комфортнее, чем в обычной жизни. Это такие любители катастроф. Им комфортно, когда случается беда или трагедия какая-нибудь.

Попадались и такие, кому на самом деле просто на все наплевать, на похоронах они сразу же натягивают маску трагического поддакивания, да так и ходят, как будто повторяя всем своим видом: «Дааа, ужас-ужас…». А сами, отойдя в сторонку, ржут над чем-нибудь или спокойно обсуждают вчерашнюю комедию «после новостей» по ОРТ.

Андрей любил стоять и подолгу смотреть на такие сборища, а когда процессия трогалась, обегал её задними дворами соседних домов, чтобы снова глянуть в лица друзей и родственников покойника, бредущих следом за гробом.

* * *

Андрей аккуратно, словно пума в ночных джунглях, с горящими глазами спустился по лестнице вниз. Прислушался. На мгновение перестал быть собой и слился с этим влажным тёплым воздухом, пахнущим бетоном и песком.

Когда он так глубоко «погружался», то чувствовал звук тишины. Он как будто растворялся в этом месте.

«Никого», — успокоился он и аккуратно двинулся дальше.

В абсолютной тьме точным движением он нащупал рубильник и включил его. Загорелись и еле слышно загудели лампы, установленные на уровне его поясницы. Размести он их наверху, на потолке, свет сильно раздражал бы его.

Стены были грубо зашпаклёваны и покрыты какой-то белёсой эмалью, которая, даже будучи ещё в банке, выглядела грязно, а уж на подвальной стене создавала ощущение сильнейшего неуюта, словно это стены специально были выкрашены под цвет боли, которой был насыщен подвальный воздух.

Как только загорелся свет, откуда-то из соседнего помещения послышался сначала то ли свист, то ли бульканье, а затем — еле слышный стон. Существо, издававшее его, не звало на помощь, не просило пощады, это был просто стон, желавший быть услышанным. Стон, который не хотел снова раствориться в безумии чёрной пустоты, оставшись с самим собою наедине.

— Кххх… Кхххх… Это… это ты? — произнёс сиплый и дрожащий голос.

«Он жив. Он по-прежнему жив. Мой друг по-прежнему со мной. Как же это замечательно. Как замечательно… Он здесь. Мой друг».

— Да, это я, — с облегчением ответил он.

Андрей двинулся из маленького помещения в соседнее, большее по размерам. Там стояли шкафы, большой промышленный холодильник, стол. Инструменты на стенде, отвёртки, дрель, мотки проводов. В соседнем углу виднелся стол, заваленный медицинскими книгами и справочниками. Справа от стола располагались полки с различным медицинским оборудованием, отсосы, скальпели в металлической тарелке, смотанные пластиковые трубки, бинты в пластиковой коробке. Слева — в стеклянном шкафу лежали медицинские препараты на нескольких полочках, ампулы и пузырьки разной величины, упакованные шприцы и иглы.

— Акххх… Акххх… Акххх… — снова донёсся хрип из комнаты.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Семь лепестков
Семь лепестков

В один из летних дней 1994 года в разных концах Москвы погибают две девушки. Они не знакомы друг с другом, но в истории смерти каждой фигурирует цифра «7». Разгадка их гибели кроется в прошлом — в далеких временах детских сказок, в которых сбываются все желания, Один за другим отлетают семь лепестков, открывая тайны детства и мечты юности. Но только в наркотическом галлюцинозе герои приходят к разгадке преступления.Автор этого романа — известный кинокритик, ветеран русского Интернета, культовый автор глянцевых журналов и комментатор Томаса Пинчона.Эта книга — первый роман его трилогии о девяностых годах, герметический детектив, словно написанный в соавторстве с Рексом Стаутом и Ирвином Уэлшем. Читатель найдет здесь убийство и дружбу, техно и диско, смерть, любовь, ЛСД и очень много травы.Вдохни поглубже.

Cергей Кузнецов , Сергей Юрьевич Кузнецов

Детективы / Проза / Контркультура / Современная русская и зарубежная проза / Прочие Детективы
Мифогенная любовь каст
Мифогенная любовь каст

Владимир Петрович Дунаев, парторг оборонного завода, во время эвакуации предприятия в глубокий тыл и в результате трагического стечения обстоятельств отстает от своих и оказывается под обстрелом немецких танков. Пережив сильнейшее нервное потрясение и получив тяжелую контузию, Дунаев глубокой ночью приходит в сознание посреди поля боя и принимает себя за умершего. Укрывшись в лесу, он встречает там Лисоньку, Пенька, Мишутку, Волчка и других новых, сказочных друзей, которые помогают ему продолжать, несмотря ни на что, бороться с фашизмом… В конце первого тома парторг Дунаев превращается в гигантского Колобка и освобождает Москву. Во втором томе дедушка Дунаев оказывается в Белом доме, в этом же городе, но уже в 93-м году.Новое издание культового романа 90-х, который художник и литератор, мастер и изобретатель психоделического реализма Павел Пепперштейн в соавторстве с коллегой по арт-группе «Инспекция «Медицинская герменевтика» Сергеем Ануфриевым писали более десяти лет.

Павел Викторович Пепперштейн , Сергей Александрович Ануфриев

Проза / Контркультура / Русская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза