Лучший друг

Андрею не хотелось идти домой, поэтому он сидел на том месте теплотрассы, идущей вдоль окон первого этажа, где обмотка была очень тонкой, а значит заду — особенно тепло. Ходить и заглядывать в окна сегодня не хотелось, а в тех, что были напротив, свет не горел, видимо, дома никого не было.

Фонарь, бивший ледяным ярким светом вниз, заставлял снежинки искриться ещё сильнее и, казалось, что расширяющийся столб света — это какой-то необычный аквариум, в котором они плавают как светящиеся водоросли.

Он начал понемногу дремать. Разница тепла внизу тела и вверху усыпляла его, словно кошку, лежащую на батарее.

Вдруг в темных окнах, напротив которых он сидел, загорелся свет. Не в самой кухне или гостиной, а сначала только в коридоре. Появился высокий мужчина и поставил сумки на пол, снял шапку, пуховик и принялся раздевать подошедшего к нему малыша. Рядом появилась молодая женщина, у неё в руках был продуктовый пакет и квадратная коробка, перевязанная бечевой.

Мужчина начал аккуратно снимать одежду с мальчика, развязывать ему туго замотанный в несколько оборотов шарф и шапку, с которых на пол посыпались не успевшие растаять снежинки. Женщина поставила пакет и коробку на пол, начала стаскивать сапоги.

Сняв верхнюю одежду, они вместе перешли на кухню и занялись распаковкой и раскладыванием покупок. Им было весело. Это было не нервное сиюминутное веселье, которое бывает в день зарплаты или во время какого-то праздника, оно было каким-то спокойным и уравновешенным.

Андрей понял, что никогда раньше их не видел. Видимо, они переехали сюда недавно. Он хорошо помнил всех соседей, особенно живущих на первых этажах. Они были частью его жизни, частью его человеческого террариума.

Малыш взял коробку с макаронами и, поднеся её близко к лицу, начал старательно шевелить губами. Мать замерла у шкафа, отец тоже сосредоточенно смотрел. Вдруг они оба рассмеялись, а малыш удивлённо начал оглядываться то на папу, то на маму, не понимая, почему они смеются. Потом стал тоже смеяться.

Им было так хорошо вместе.

Мужчина начал что-то говорить, строя при этом рожицы, а мама и малыш — смеяться от этого ещё сильнее. Это всё было искренне, не так, как обычно себя ведут на людях молодые семьи, играющие иногда всю свою жизнь в игру под названиями: «посмотрите, как у нас всё хорошо, полюбуйтесь-ка какие мы милые, как мы вместе хорошо смотримся, да ещё и с ребёнком! Согласитесь, мы ведь прямо загляденье? Разве у такой красивой семьи могут быть какие-то проблемы? Разве можем мы быть не счастливыми? Сравните нас с собой и признайте, что мы симпатичнее вас! Признайте, что Богу мы нравимся больше чем вы, и если он и будет на кого-то насылать горе или болезнь, то, скорее всего, на вас или на таких же, как вы, но точно не на нас!»

Они были счастливы для самих себя. И все их чувства были настоящими. Андрей подумал, что редко видит «настоящие» эмоции, в которых нет ничего, кроме любви и нежности друг к другу.

Нет, он не завидовал. Завидует тот, кто может представить себя на месте того, у кого есть что-то завидное. Андрей же чувствовал себя совершенно другим существом, в силу каких-то причин понимающим чужой язык. Язык вот этих людей. Любовь его влекла как костёр, у которого хочется греться. Слушать. Чувствовать. Ощущать.

Он интуитивно понимал, что не способен на подобные чувства. Их просто у него не было. Телевизор часто оказывался единственным «существом», общавшимся с ним без той беспричинной злобы, с которой к нему относились почти все люди в этом мире. Потом он научится, найдёт, нащупает тот баланс в поведении, чтобы минимизировать эту злобу, свести её до минимума, до уместного «незамечания» или равнодушия.

Но он так и не найдёт ответа на вопрос: почему «они» кого-то любят, а его нет? Это останется для него загадкой.

Женщина вытащила большую тарелку, выложила на неё торт из коробки, а затем поставила в центр стола. Взяла из шкафа два бокала, кружку, ложки и блюдца.

Отец выудил откуда-то только что убранную бутылку с вином и, распечатав её, наполнил бокалы, а мама в это время разрезала торт, на который малыш смотрел, не отрываясь, и подсказывая маме, как именно резать, чтобы не поломать розочки.

Наконец, она его дорезала и, при помощи ножа подцепив один кусок, придерживая его кончиками пальцев, положила в тарелку к малышу. Мельком бросила взгляд в окно, где увидела Андрея и, вздрогнув, изменилась в лице. Она обошла стол, подошла к окну и оглядела улицу по сторонам, затем, не особо строго погрозила ему пальцем, улыбнулась, как будто это была шутка, и, задёрнув персикового цвета шторы, исчезла.

* * *

— Ну, пожалуйста не приноси продукты, я себя инвалидом чувствую из-за них. Если мне что-то понадобится, я закажу.

Каждый раз, приходя к ней, он приносил с собой большой пакет с продуктами. Если бы это был другой человек, она спокойно поблагодарила бы его и попросила бы всё это забрать, но он казался таким неловким и искренним в своей заботе, что ни совать ему деньги, ни просить унести продукты язык не поворачивался.