Лук и Красные Холмы

Лук — с недавним стажем курильщик и еще не успел "прикипеть" к кому-то определенному сорту курева, напротив, Лук то и дело меняет выбор: сейчас курит папиросы, в Ленинграде предпочитая "Беломор", производства фабрики Урицкого, а до этого "Пегас", сигареты с фильтром, а до этого "Приму"… Одно время баловался "Золотым руном", ну о-очень духовитые сигареты, дорогие, правда, пахнут не то медом, не то еще черт те чем. Но этой весной Лук увидел, что "Руно" курит его обидчик Суходольский, препод по матстату, причина луковых гонений — и как отрубило! К черту "руно"! Ташкентский "Беломор" — дрянь редкостная, еще хуже ленинградской "Клары Цеткин", и Луку любопытно бы отведать местный "Памир" за двенадцать копеек пачка, но Лук внутри себя уже все понял насчет своего собеседника и решил: у этого не брать!

— Угу, спасибо! Я лучше свои, от "Памира" у меня кашель.

(При чем тут какой-то дурацкий кашель??? Отказался без реверансов — и привет, и всё! И не фиг тут лишнего объясняться, чуть ли не оправдываться!.. Потверже надо быть.)

— Да, это да: наш "Памир" — тот еще дерунок. "Нищий в горах". Я от него уже лет двадцать кашляю, но и ничего, привык.

Двое избывают длинную дорогу, в одной кабине, как тут не разговориться, тем более, что машинное радио почему-то перестало фурычить? Разговорились. Лук по-прежнему сохраняет осмотрительность в словах, а Володя Маматов — как бы наоборот: раскрепостился, словоохотлив и откровенничает.

Лук, по-своему обыкновению, пользуется чужой разговорчивостью, любопытствует на самые разные темы, но в основном — о повседневной жизни в далекой республике, типа, каково оно тут — что плохо, что хорошо? Богато живут или бедно, есть ли проблемы с наркотиками, с преступностью, с религией?

— Тут? По-разному тут, — отвечает ему русский человек, пригревшийся и пустивший корни в Узбекистане, и проживший под Ташкентом всю сознательную жизнь, — в основном хорошо, и даже на малую родину, в Калугу, не тянет, потому что работа, стаж здесь, все друзья, знакомые, новая родня — здесь, дети неподалеку, в Ташкенте, да опять же и хозяйство, дом свой… Все ходы-выходы понятны, ты всех знаешь, тебя все знают. И климат благодатный, зимы, почитай, что и нету.

Хозяйство у Маматова добротное, основательное, как успел заметить Лук во время короткого гостевания с завтраком, хотя и ничего такого особенного: дом скромный, без наворотов, одноэтажный, дворик с плодовыми деревьями и кустами, гараж, мотоцикл, огород, собака в будке на цепи…

Маматов поглядывает на Лука, искоса и прямо, вот, спросил вскользь насчет родственников… Но и без вопросов-ответов очевидно, что Лук тоже русский, свой, так что можно и не стесняться…

"Звери"! Не больше и не меньше! Лук уже не в первый раз слышит этот термин, и в устах Маматова он обозначает местных жителей, узбеков и таджиков. Лука несказанно коробит от подобных определений, но встревать с возражениями на сей счет он категорически воздерживается, ибо не знает броду. Здесь, на чужой территории, в прямом и переносном смысле этого слова, у Лука хватило здравомыслия не спорить, а такое с ним случается не сказать, чтобы очень часто. Он — как Лук о себе думает — не трус и не приспособленец, а просто… Не фиг переть на танки на ровном месте, сначала надо бы попытаться понять… Лук, конечно же, знает, откуда именно взялся этот термин: из мест не столь отдаленных, это лагерное обозначение жителей восточных республик, попавших за колючку. Масть — не масть, а просто категория сидельцев такая: "звери", "зверьки". Почему именно "звери" — вот этого Лук не знает, равно как и причину, по которой слово из блатной фени перекочевало на волю, в мирную гражданскую жизнь. И Луку стыдно за своих земляков, за тех, у кого такая позорная пакость на языке висит в повседневной речи. Блин! Вот, как ты так можешь, чувак: по плечам друг друга похлопали, ты у него спрашиваешь, как жена, дети, здоровы ли родители, а разошлись на сотню шагов, чтобы не слышно, и уже опять, теперь в их адрес: звери, зверьки, чучмеки, калбиты!? Лук в этом отношении и сам был отнюдь не безгрешен, причем, с самого раннего детства, но однажды, вдруг! Прямо на улице, без видимого повода, просто при раздумьях! Словно током его пробило от стыда за себя!.. Это он еще в школе учился, в десятом классе… И с тех пор — никогда. Но остатки расовых предрассудков, конечно же, никуда не делись от Лука, просто притихли, страшась хозяйской немилости, и живут в глубокой-преглубокой темнице, не поены, не кормлены.