Луна на ощупь холодная (сборник)

Любе оказалось по пути с соседом, шли низиной, по Дону, босиком, по кашице каштанового холодного пляжа, и в каждом шаге сначала в песке тонули пальцы, скрючившись сами собой, а потом медленно уходила пятка. От близкой воды тянулась тонкая полоска холода, иногда она касалась выпуклой косточки на сухой Любиной ступне. Слева от Любы шел молодой мужчина, ее ровесник, и она говорила с ним без жеманства, без тайного девичьего страха быть обиженной мужчиной, его словом, намеком. Она гордилась своим «старым» мужем-пьяницей – «бьет, гоняет» – настоящая жизнь взрослой, сильной, уверенной в себе женщины.

В реке дрожало столько острого блеска, будто вода полна стальных игл, острия поднимались из воды, тонули, и стрекозы кололи о них проволочные лапки.

Люба наступила на эмалированную, в радужной ржавчине мидию. Поцарапала ногу об острый край, и сосед понес Любу на руках. Он выбегал из оврага, чтобы не успеть устать, трава иссекла летящие Любины ноги, головка клевера, причинив боль, застряла между пальцами, Люба держала свои босоножки и ботинки соседа, старалась, чтобы обувь не била его по спине, но бесполезно. Это видели старухи, они сказали и свекрови и мужу.

Свекровь подслушивала, что ответит невестка, и, услыхав утвердительный ответ, решила не вступаться – «пусть поучит, поделом», – Люба солгала, ничего не было. Муж бил ее, в комнату из окна шел такой густой свет, что, казалось, у окна стоит кто-то, одетый в сияние дня. Дверь была заперта, свекровь раскаялась, ей стало страшно. Кусая костяшки пальцев так, как грызут твердые орехи, она созвала старух. Они вместе стучались в дверь и в высокое дребезжащее от стука окно.

Люба больше не вернулась туда, ее вещи забирала сестра. Сосед ждал ее после этого, но она не пришла, хотя и мечтала о нем. С каждым днем он терял в ее воображении черты, – она стыдилась своей лжи.

Был «музыкальный период»: Отец купил гитару, мандолину, балалайку, баян и флейту. Учились играть. Рите больше нравилась деревянная флейта, – она пахла копченой рыбой. От гитары и мандолины болели пальцы, на них не научились. Вася полюбил баян, его клавиши стучали как домино. А дядья приходили, и играли на балалайке, а Люба хотела второй раз выйти замуж и играла на гитаре в Саду, чтобы слышали экскаваторщики. Они строили Плотину. Поглядывая на мелькающую за деревьями безбровую красавицу, расквасили Дорогу, и развезли рыжую глину на колесах своих экскаваторов. Курпинка стонала от боли. Операция изуродовала край Аллеи, трава полегла от тяжелой глинистой грязи, лисы бежали. Барская Поляна гибла, малый противопожарный ров, доверху засыпанный гнилыми листьями, облегчил работу. Директор Дугин рыл пруд для разведения окуня.

В Курпинке не умолкала музыка.

Экскаваторщики жгли костры в Аллее и пели под гитару Любы, в Доме дядья Яша и Петя играли на балалайке и баяне и голосили:

Скоро я поеду на Луну,

Привезу себе красавицу жену!

Пусть она хрома, горбата,

Но червонцами богата,

Вот за это я ее люблю!

Сухорукий дядя Иван коленями сжимал Васю. Покрасневший мальчик вырывался и кричал:

– Я хочу играть! Хочу играть! Папа, скажи, чтобы я на баянчике!

– Потерпи, сынок, ты весь день будешь играть, а сейчас взрослые!

– Весь день будет долдонить, пока у матери голова не рассядет, – говорила Евдокия. Она закидывала инструменты подальше.

Сходили сумерки, белая клеенка на столе стала голубой, и в луже разлитой браги появилась бледная лунная дорожка.