«Бросит, Мария, бросит! Что тебе говорил психиатр Извеков — а? Что делает сильный, неагрессивный мужчина, когда «законная стерва» доводит его до ручки — уходит, Мария! Раньше или позже — но обязательно! Ах — любовь? Ну, да, ну, конечно… любовь палача к жертве! Волка к ягнёнку! Или ты воображаешь, что, заставляя мужа страдать вместе с тобой, пробуждаешь в нём со-страдание? Так сказать, повышаешь его нравственный уровень? Развиваешь в духовном плане? Брось, Мария! Нравственность и принуждение, насилие и духовность — несовместимы! Ваша Церковь постоянно талдычит о десяти Моисеевых заповедях как о чём-то жутко высоко моральном, не желая замечать, что это всего лишь краткий перечень статей из уголовного кодекса древних евреев! За нарушение большинства которых полагалась смертная казнь! Перечитай, Мария, «Второзаконие». А то, что они сформулированы поэтическим, присущим зачаточному правосознанию, языком — поверь Мне! — не говорит об их особенной духовности. В то время как единственную, действительно исполненную высшей духовностью, заповедь Христа — помнишь, «…да любите друг друга»? — все, называющие себя христианскими, церкви за две тысячи лет не смогли постичь даже в отрицательном смысле: ну, чтобы не причинять вреда ближнему… Хотя… здесь, наверное, Я не прав — ваше лукавство поистине безгранично! Декларировав абсолютный приоритет души над телом, вы — якобы для её спасения! — над телами ближних позволяете себе вытворять такое… Я, знаешь, не слабонервный, но как вспомню, какие лютые муки и казни одни «правильные» «христиане» с восторгом вменили себе в обязанность учинять над другими — «неправильными» — мороз по коже! Которой у Меня, правда, как у Существа чисто Духовного, нет… и хорошо, что нет! Не то бы ваши (во имя любви любящие залюбливать до смерти!) пастыри сто тысяч раз ухитрились бы с Меня — с живого! — её содрать. А каково самомнение?! Ничего не зная о душе, мечтаете её спасть умучиванием плоти? И ладно бы — только своей! Вот ты, например, Мария, почто так жестоко истязаешь своего Льва? Понимаю — нравится! Но неужели для реализации своих садистских наклонностей ты не могла найти более мягкие формы? Вспомни недавний сон? Ну, когда тебе привиделось, что ты своего Лёвушку наказываешь как озорника-мальчишку? С нежностью и любовью — а? А если бы не во сне — если бы наяву? Говоришь — не согласился бы?.. Не знаю, Мария, не знаю… Ах, о подобном желании тебе было бы стыдно даже и заикнуться мужу?.. Как же — любострастие, извращение… вот, вот, Мария! А притворяться бревном в постели тебе не стыдно? Это, по-твоему, не извращение?»
Дух Марии Сергеевны, не готовый к столь яростной атаке Врага, изнемогал под бременем огульных обвинений, от Пречистой Девы не было поддержки, и женщина — в отчаянии, из последних сил! — смогла только перекреститься, да произнести классическую формулу искушаемых подобным образом христианских подвижников:
— Сатана, изыди!