Луна в Водолее

— Спасибо, Валечка! Мне, правда, не ловко, но… у Алексея, понимаешь ли, мне нравится всё… и что же?.. так и подаришь всю выставку? Разумеется, шучу, извини — если глупо. Но что-нибудь небольшое — да… с твоего великодушного позволения… этюд на память — действительно! Возьму с большой радостью. Спасибо, Валечка!

Растрогавшись, соврал Окаёмов — нравилось ему далеко не всё из написанного другом. И более: из прежде виденного, нравилось ему мало что… но, во-первых, кто он такой, чтобы, не разбираясь, судить о живописи?.. а главное — в любом случае вдове говорить о муже допустимо лишь в превосходной степени! И ещё: не взять на память об Алексее хотя бы крохотного этюда — смертельно обидеть Валечку. И неважно, что на стенах окаёмовской квартиры висят уже девять, в разные годы подаренных ему Алексеем, больших картин — главное, выразить своё восхищение. Притом, что в действительности из всего созданного другом по-настоящему Льва Ивановича восхитила только одна работа. Которую — увы! — ему казалось кощунством не то что бы попросить в подарок, но даже обратиться к Валентине с просьбой о её продаже. Особенно — последнее: святыни не продаются! А вырезанное Алексеем «Распятие» — святыня!

Объяснившись, Окаёмов и Валентина присоединились к многочисленной группе друзей и поклонников Алексея Гневицкого — перед перегороженным голубой ленточкой дверным проёмом ожидающих открытия выставки. Наконец председатель местного отделения Союза Художников обратился к собравшимся с дежурной речью, в которой выразил соболезнование по поводу безвременной трагической гибели талантливого живописца и кратко напомнил о его развитии и становлении под приглядом бдительного ока старших товарищей. Своё недолгое выступление седобородый оратор завершил благодарностью великореченскому Мэру за то, что тот в наши трудные времена находит в себе силы заботиться о процветании искусства в их родном, славном традициями, старорусском городе.

Погрустневший от этой казёнщины Лев Иванович рассеянно шарил глазами по стенам тесного зальчика, но ничего примечательного, кроме пересечённого наискось траурной чёрной лентой фотографического портрета друга, не обнаружил. Несколько повешенных в этом небольшом помещении этюдов Алексея Гневицкого не произвели особенного впечатления на астролога: пути-дороги, озёра-речки, закаты-рассветы, поля-лесочки, дожди-туманы ему казались виденными и преревиденными сто тысяч раз. А о том, что вот эта, отразившая солнце лужа не «выпадает» из маленького прямоугольничка холста только за счёт «дьявольски точного сочетания бледно-фиолетового с тёмно-зелёным» — о чём на ухо Окаёмову сообщил вновь «материализовавшийся» Мишка — далёкий от профессиональных тонкостей Лев Иванович, разумеется, судить не мог.

После председателя по несколько слов сказали от объединившей «традиционалистов» «Радуги» незнакомый астрологу, смахивающий на поэта Максимилиана Волошина, светловолосы кудрявый увалень, а от «новаторской» «Дороги» — Юрий. Причём, если суммировать их речи, то получалось, что Алексей Гневицкий был сразу и продолжателем традиций Саврасова, Шишкина, Сурикова и Поленова, и последователем Сезанна, Врубеля, Кандинского и Пикассо.

Мишка, шёпотом на ухо Окаёмову, выразительно прокомментировал их противоречивые выступления: «Х…ня всё это! Лёха был настоящим художником — и точка! «Новаторы», «традиционалисты» — бред! Есть художники и есть лакеи — ну, те, которые «что изволите». Ленина? — Ленина! Церквушки? — церквушки! Квадраты? — будьте любезны, ещё «квадратнее»! Или — «круглее»! Как пожелаете! И знаешь, Лев — я ведь тоже. Училище, Суриковка, а всё равно — лакей! Правда, очень квалифицированный. Настолько квалифицированный — что часто сам не замечаю своего лакейства. А Лёха — нет! Лёха — художник! А что из образования одна только изостудия — наплевать! У Моне, Ренуара, Гогена, Ван-Гога, Сезанна — в сущности, то же самое. Студии, рисовальные классы — никто из них не имел академического образования. А Лёха, между прочим, ну, когда ещё был инженером, четыре года занимался под руководством Сергея Кондратьевича…»

Далее Михаил пустился пересказывать известную Окаёмову историю, да так вдохновенно и красочно, что астролог вновь выслушал её с большим интересом.