Луна в Водолее

Увы, минут через сорок такого осмотра Окаёмов, как обычно на выставках и в музеях, стал сетовать на то, что Бог не наделил его способностью к образному мышлению. Нет, не сказать, чтобы живопись оставляла астролога совсем равнодушным — «Цыганочка»-то вон как зацепила! — однако восхищаться очередной, по особенному блеснувшей, лужей более двух минут Лев Иванович был не способен: дожди-туманы, пути-дороги, закаты-рассветы — через недолгое время всё это начинало сливаться для Окаёмова в нечто студенистое, средне-русско-тоскливое. И не спасали положения ни вкрапленные там и сям цветные пятна натюрмортов, ни изысканная («декадентская») графика многочисленных портретов — после сорока минут осмотра Льву Ивановичу неудержимо захотелось вернуться к началу экспозиции, к шумерской богине-демону. Или пройти в следующий зал и в завершении посмотреть на разрекламированную Мишкой «Фантасмагорию».

Естественно, любопытство перевесило — Окаёмов, выбравшись из отгороженного пространства, сделал несколько шагов и замер, уткнувшись, как ему показалось в первый момент, в «Распятие»! Правда, через мгновение астролог понял: нет! Никакое это не «Распятие», а самый обыкновенный портрет. И даже, в отличие от «Цыганки», без фокусов. Однако — образ! Туринская Плащаница — как бы не так! Хотя… с нерукотворным ликом на этой знаменитой реликвии какое-то сходство, конечно, есть… не так, чтобы очень, но есть… а вот портрет и «Распятие» — явно с одной модели!

Лев Иванович прочитал надпись на этикетке: «Портрет историка Ильи Благовестова». Опять сугубо нейтральное название — в то время как… Господи! Молодой тридцатилетний человек в красном ношеном свитере — синеглазый, каштанововолосый, с трёхцветной (рыже-чёрно-седеющей) бородой. На непонятном фоне — то ли странной светло-золотистой растительности, то ли завешенного узорчатым тюлем предзакатного неба, то ли… да нет же! На фоне вечности! И, конечно, никакой это не Илья Благовестов, а Иисус Христос! А что и для «Распятия», и для этого портрета Алексей Гневицкий пользовался какой-то конкретной моделью — ничего удивительного! Нашёлся подходящий типаж — вот и воспользовался. И всё-таки…

Окаёмов отступил на несколько шагов и попробовал посмотреть на картину искоса — на всякий случай, вдруг над головой молодого человека засияет незамеченный прежде нимб? Не засиял. Тем не менее — портрет чуточку изменился. Но как — этого Окаёмов понять не мог и опять подошёл вплотную к изображению.

— Что, Лев, зацепила и эта? — спросил вновь присоединившийся Михаил. — Не такая, конечно, эффектная как «Цыганка», но всё равно — по-своему — цепляет не меньше… Да… У Алексея это пошло с ноября прошлого года… Уж не знаю, как и откуда — будто наваждение… Сначала «Цыганка», затем этот портрет, после — «Распятие» и «Фантасмагория».

— Нет, сначала этот портрет, — ни астролог, ни художник не заметили, как к ним подошёл худой черноволосый мужчина, и оба одновременно обернулись на звук его голоса, — а уже после — та дьяволица! А ведь Илья Давидович говорил Алексею Петровичу, чтобы в течение трёх месяцев он не писал никаких портретов! Только — пейзажи и натюрморты. Ведь вся Белая Энергия, которая была у Алексея, ушла без остатка на портрет самого Ильи Давидовича. Надо было или накопить по новой, или работать по Чёрной Луне. То есть, по Лилит… Ну, вот — Тёмные Силы его и ударили…

8

Отложив раскалившуюся от Милкиной брани телефонную трубку, Елена Викторовна посмотрела на Андрея взглядом усталой тридцатитрёхлетней женщины.

— Вот, Андрюшенька… Ты, конечно, всего не слышал — и слава Богу… В общем — договорились… Ни в местком, ни в партком, ни в милицию, ни к колдунье Милка обращаться не станет. И, главное, обещала не донимать тебя — мол, всё равно сам меня скоро бросишь. Старую, потасканную… в общем — понятно! И всего-то — за двадцать тысяч… а гонору, а амбиций! Ладно, Андрюшенька, уладилось и уладилось — давай о маме больше не будем…

— Ага, Еленочка! На себе убедилась, что в моей шкурке — не сахар! А вообще, Еленочка, ты молодчина! Так говорить с моей мамой… теперь я, кажется, понимаю… твой бизнес и вообще — дела… уметь так разговаривать… где уступить, где упереться. Это ты со своими партнёрами — да? Так насобачилась?

— Андрюшка, — рассмеялась Елена Викторовна, — если бы я так разговаривала со своими партнёрами — давно прогорела бы! Если не хуже… Видишь ли, — почувствовав вдруг потребность со своим юным любовником поговорить серьёзно, женщина переменила тон, — никакого капитализма в России нет. И, по-моему, никогда не будет. Ведь кто, начиная со времён Царя-Гороха и по сию пору, живёт у нас более-менее сносно? Только те, кто у власти! Чиновники разного уровня! Или ты думаешь, что если они расхватали нашу собственность, то будут строить капитализм? Как же! Держи карман шире! Ладно, Андрюшенька… Опять понесло куда-то. Наверное — из-за Милки.

Елена Викторовна закурила, затем, чтобы окончательно сгладить неприятное впечатление от объяснения с Людмилой, достала из холодильника бутылку шампанского.

— Что же, Андрюшенька, за твою свободу!