Лунный свет

– Берди, послушай. Этот ублюдок меня надул. Картину написала я. Я, ты понимаешь?! Картина принадлежит мне. Он обобрал меня не на одну тысячу долларов. А раз так, то я сейчас заберу ее обратно, – сказала она. – Ты будешь мне помогать или нет?

О господи. Она говорила серьезно. В последний раз она полыхала таким злым энтузиазмом в тот момент, когда я стояла на стреме, а она снимала с фасада городской мэрии американский флаг, чтобы заменить его другим – с надписью «ФАШИСТЫ».

– Мы думали, ты поможешь нам в нашем деле! – прошептала я. – А ты сюда приехала, чтобы отомстить?

– Месть не планируют, – возразила она.

– Планируют! Еще как планируют! – в отчаянии воскликнула я. – Это запланированный акт мести.

– Для тебя возможно. Но лично я мщу спонтанно.

– Ты знала об этом холсте, когда предложила нам обратиться к нему за советом по поводу той страницы?

Она закрыла один глаз:

– Скажем так, предполагала. Ты же знаешь – одним ударом двух зайцев.

– Как же ты меня сейчас бесишь!

– Это справедливо, – прошептала она, – так ты поможешь мне или нет?

Я уже собиралась ответить отказом, но тут слово вставил Дэниэл.

– Я помогу, – сказал он, – почему бы и нет? Если этот парень такая скотина.

– О боже, – прошептала я, бросив через коридор взгляд на лестницу.

Дэниэл перекинул волосы через одно плечо и спокойно подошел к противоположному краю картины.

– Она висит на крючьях, – сказал он тете Моне, – чтобы снять ее, достаточно просто поднять наверх. На счет три…

Соревнуясь друг с другом в кряхтении, они подняли холст и сняли его с крючьев. Затем шепотом заспорили о том, как его лучше вынести из комнаты. Даже я и то поняла, что его придется повернуть боком. После этого я оставила надежду не замарать руки. Поэтому я помогла им наклонить полотно и направляла их действия, пока они вытаскивали его из комнаты. Оно едва влезло в дверной проем. Перевалить его через перила лестницы и опустить на один лестничный пролет оказалось еще мудренее. Но нам это удалось.

Когда мы уже перетаскивали ее через последнюю ступеньку, меня напугал негромкий вскрик. Я повернулась и увидела домработницу, у которой в каждой руке была кипа полотенец.

– Что вы делаете? – спросила она, вытаращив глаза.

Однако ответа ждать не стала. Всего лишь обежала холст рысцой и крикнула в сторону лестницы:

– Мистер Шарки! Мистер Шарки!

– Вперед, вперед! – завопила тетя Мона.

Я придержала входную дверь, они с Дэниэлом вытащили картину на улицу, и мы втроем… нет, не побежали, это было бы преувеличением. Скорее быстро затрусили по причалу, пока не оказались у ее машины. Я выхватила ключи из блестящей сумочки, болтавшейся на руке у тети Моны, и открыла багажник джипа.

– Она туда не влезет! – сказала я.

– Надо опустить задние сиденья, – ответила она, – тогда влезет. Я именно так и везла ее в галерею.

– Мона! – донесся до нас откуда-то сверху чей-то рев.

Мы подняли глаза и увидели Шарковски, перегнувшегося через свои стеклянные перила в развевавшемся на ветру кимоно.

– Немедленно верни, Мона! – вопил он.

– Да пошел ты, ворье! – заорала она. – Я сначала расскажу каждому художнику в Сиэтле, какая ты лживая змеюка, а потом подам в суд и стребую те деньги, которые ты мне остался должен!

На нас смотрели несколько человек: парень на велосипеде, старик из окна и женщина – по всей видимости массажистка Шарковски, которая в этот момент как раз выходила из машины. Им было настолько некомфортно из-за происходящей сцены, что ни один из них не глядел нам в лицо. Что, собственно, играло нам на руку.

Я сложила задние сиденья и помогла Дэниэлу с Моной засунуть огромный холст в джип. Оно на добрый фут осталось торчать снаружи.

– Без паники! – сказала нам она.

А потом, как и положено человеку, опытному в обращении с крупногабаритными произведениями искусства, по-быстрому закрепила картину упругим тросом, валявшимся в багажнике. Запоздало осознав, что Дэниэлу теперь сесть некуда, мы все скопом в паническом волнении набились на переднее сиденье: тетя Мона – за руль, он – на место пассажира, я – ему на коленки.

Балансируя в таком положении, я сначала старалась сделаться маленькой и незаметной, но вот тетя Мона рванула с парковки, и Дэниэл крепче прижал меня к себе.

– Змеюка! – завопила тетя Мона на Шарковски, который ковылял по причалу, изрыгая в ее адрес ругательства.

С подъездной дорожки она ринулась, как летучая мышь из ада, и последним, что мне запомнилось, была его небогатая шевелюра, которую трепал ветер.

Тетя Мона вскинула руки:

– Все, я отомстила!

– Поверить не могу, что мы только что это сделали! – пробормотала я.