Лже-Нерон. Иеффай и его дочь [сборник Литрес]

Люди в лагере обрадовались певцу. Иаала просто сияла от восторга. Но сам Иеффай приветствовал певца с двойственным чувством. Он любил певцов, ему нравились их воинственные песни, но человек, пришедший к нему, был ефремлянин, и Иеффай воспринял это как плохое предзнаменование. И когда Иашар, ни о чем не подозревая, сказал, что его пригласил в землю Тов помощник Иеффая Пар, Иеффай был задет вдвойне. Значит, и его ближайший друг считал само собой разумеющимся, что Иеффай пойдет войной на Аммон в содружестве с Ефремом. Он насмешливо спросил певца, много ли у него имен, и изобразил удивление, услышав, что у того всего четыре имени; потом, не без тайного коварства, осведомился о здоровье Тахана, военачальника Ефрема. Певец, человек уже пожилой, сделал вид, что не заметил насмешки, и отвечал на все вопросы охотно и доброжелательно. Досадуя на себя, Иеффай пригласил певца к столу, как полагалось по обычаю.

После трапезы Иашар запел.

Лагерь Иеффая был разбит в горной долине, кругом высились поросшие кустарником склоны, желтый серп месяца плыл по ночному небу; острый глаз мог вдали различить мерцающую белизной вершину Хермона. Люди – их было человек двадцать или тридцать – уселись в кружок вокруг Иашара, и тот начал нараспев повествовать о деяниях Ягве на благо праотцев и нынешних израильтян. Бог вел их по пустыне, являясь им то в виде огненного столпа, то в образе грозовой тучи. Он милостиво говорил с ними, но иногда, если был не в духе, метал громы и молнии. Он по-своему играл с ними и часто дразнил. Водил их то туда, то сюда по многим дорогам, привел, например, в Египет, где возвысил праотца Иосифа. Потом допустил, что один из фараонов обратил их в рабство, но вскоре сжалился над ними и вывел из враждебной к ним страны. Египтяне бросились их преследовать, но Ягве, большой любитель изощренных шуток, развел воды морские перед израильтянами, а потом вновь сомкнул их над преследователями, и все они – и воины, и лошади вместе с колесницами – потонули в морской пучине.

После этого Бог решил сделать оседлым излюбленный свой народ. Для этого он выбрал долину Иордана, завещал ее им и велел вторгнуться в ее пределы. Но там почти безоружные израильтяне наткнулись на амореев – великанов с оружием из железа, на лошадях и колесницах, воинов, разрушавших все, что встречалось им на пути. Иашар красочно описывал мощь аморейского войска и могущество царя Сигона, победившего и Моав, и Аммон. Но чего стоило это могущество, когда на него напали дети Израиля, ведомые своим Богом? Певец пел: «Но тут пришли мы, сыны Ягве, и что осталось от царя Сигона? Если кому охота, пусть пойдет в его столицу Хешбон и поглядит, что от нее осталось! Огромный столп пламени вырвался из Хешбона и сожрал далеко вокруг селения царя Сигона и поглотил его города. Мы сровняли их с землей, дабы никто не мог их восстановить, опустошили всю страну и сожгли все дома и поля». Слова его песен дышали дикой силой, в них пылало пламя огненного бога Ягве, ведущего на бой свой народ и внушающего страх его врагам.

У воинов, слушавших певца, учащалось дыхание, мысленно они уже осматривали свое оружие, натягивали тетиву луков, точили мечи, а женщины мечтали, как они уже сами, своими песнями, будут воодушевлять мужчин на борьбу. Иеффай же думал о городе Елеалехе, который галаадитяне в те времена построили взамен разрушенного Хешбона и который ныне царь Нахаш так же разрушил до основания, как в свое время израильтяне разрушили тот, другой город. Однако Нахаш вернул ему, Иеффаю, завоеванный город в знак примирения, как еврей еврею; и против такого царя должен Иеффай воевать?

Старый певец заметил, что Иеффай сидит, погруженный в свои думы, что песня не захватила его так, как остальных. И решил спеть другую, еще более воинственную. Таких песен он знал множество, например песню о кровавой мести Ламеха или о бесконечной войне с коварными амаликитянами. Но самой сильной и знаменитой, самой прекрасной и воинственной из всех песен, передававшихся из уст в уста многими поколениями в долине Иордана, была песня о великой победе израильтян под водительством пророчицы Деворы. Правда, та победа была одержана именно в той войне, когда Галаад предал другие колена, и галаадитяне вряд ли с большой охотой стали бы слушать о своем давнем позоре, так что Иашар на востоке от Иордана до сих пор никогда не пел эту песню. Но Иеффай задел его самолюбие, посмеявшись над его родом, и теперь сидит с отсутствующим видом, и пение Иашара его как будто не трогает; а сам стоит на пороге войны, в которой ему без помощи Ефрема не обойтись. Все это задело певца. Ему уже давно хотелось спеть о Деворе, и стоило больших усилий удержаться; поглядим, останется ли этот судья Галаада столь же глух и безразличен к лучшей из песен Иашара.